Шломо Занд - Кто и как изобрел Страну Израиля

«Деревья представлялись нам эмигрантами, леса — нашим собственным стремлением быть „посаженными“ здесь. И хотя мы вполне принимали аксиому, согласно которой сосновый лес намного красивее голого холма, начисто обглоданного выпасенными на нем стадами коз и овец, мы никогда не понимали до конца, для чего нужны все эти деревья. Зато мы отлично понимали другое: что лес — это ландшафт, диаметрально противоположный подвижным песчаным дюнам, голым скалам и красной земле, тянущейся ко всем четырем сторонам света; стало быть, Израиль должен быть именно лесом, стоящим на своих корнях, твердо и гордо» [52].

Забудем на минуту о том, что Шама столь характерным образом игнорирует развалины многочисленных арабских деревень (с оливковыми рощами, апельсиновыми садами и зарослями кактусов, окружавшими их со всех сторон), почти совершенно скрытые посадками Израильского национального фонда. Интереснее другое: Шама прекрасно знает, что леса, ушедшие корнями глубоко в землю, всегда были центральными мотивами романтических национальных идентичностей в Центральной Европе. Игнорирование того факта, что в богатой еврейской традиции лесопосадки никогда не считались «ответом» движущимся «дюнам», весьма типично для сионистской литературы [53].

Как уже отмечалось, многовековые память и тоска действительно существовали в еврейском сознании, однако они никогда не находили выражения в массовой тяге к коллективному овладению территорией национальной родины. «Эрец Исраэль» сионистских и израильских авторов не имеет ничего общего со Святой землей наших настоящих, не мифологических предков, историческое происхождение и жизненные перипетии которых породили культуру восточноевропейского «народа языка идиш». Точь-в-точь как и у евреев Египта, Северной Африки или Плодородного полумесяца, их глубочайшие страхи и печали были направлены к самому драгоценному и священному культовому центру. Этот центр представлялся им столь возвышенным и отделенным от мира [54], что на протяжении сотен лет, с самого момента своего перехода в иудаизм, им и в голову не приходило в нем поселиться. С их точки зрения, по крайней мере с точки зрения высокообразованных раввинов, оставивших после себя письменные труды, бог — а не люди — временно отнял у евреев то, что некогда даровал им, так что, когда он пошлет им мессию, космический порядок вновь переменится. Лишь с приходом избавителя все евреи, живые и мертвые, вернутся в вечный Иерусалим. Большинство из них полагали, что любая попытка приблизить коллективное избавление является преступлением, подлежащим тяжелому наказанию. Стоит отметить, что для многих евреев Святая земля была в основном лишь аллегорией, не несущей реального содержания, духовным измерением, а не конкретной территорией. Реакция раввинистического истеблишмента — безразлично, ультрарелигиозного или либерально-реформистского — на появление сионистского движения ясно об этом свидетельствует [55].

Мы называем «историей» не только мир идей, но и пространственно-временной континуум, в котором они реализуются. Широкие людские массы не оставляли в прошлом письменных следов своей повседневной активности, так что мы знаем совсем немного об особенностях массовых религиозных верований, образов и чувств, определявших их — масс — индивидуальное и коллективное поведение. Вместе с тем действия масс в периоды тяжелых кризисов дают нам возможность хотя бы отчасти понять характер их выборов и предпочтений.

Когда еврейские общины в ходе религиозных преследований изгонялись из мест своего проживания, они не пытались найти убежище в Святой земле. Вместо этого они (как, например, после изгнания из Испании) прилагали все усилия, чтобы найти себе очередное «иноземное» убежище. Когда в Новое время начались более современные и еще более отвратительные преследования, в частности протонациональные погромы в различных регионах Российской империи, преследуемые евреи, на этот раз настроенные несколько более секулярно, с новыми надеждами направились к новым берегам. Лишь микроскопическая их часть, те, кого успела захватить новейшая национальная идеология, изобрели для себя «новую-старую» родину [56]и отправились в Палестину [57].

Примерно то же самое происходило и накануне страшного нацистского геноцида; впрочем, отказ Соединенных Штатов (после принятия антиэмиграционного законодательства в 1924 году — и вплоть до 1948 года) открыть границы для жертв европейской юдофобии сделал возможным «переадресацию» более значительной массы еврейских беженцев на Ближний Восток. Едва ли государство Израиль получило бы шанс возникнуть, если бы не жесткая антиэмиграционная политика американского правительства в этот трагический период.