Шломо Занд - Кто и как изобрел Страну Израиля

В своих культурных и исследовательских странствиях я научился множеству новых вещей. Самое главное: я понял, что в конечном итоге память об обидах и ущербе, которые мы нанесли, как и признание вины перед нашими жертвами, куда полезнее для примирения между людьми и поддержания основанного на подлинных ценностях образа жизни, нежели беспрестанные воспоминания о том, что мы сами — потомки чужих жертв, жертв прошлого. Щедрая и мужественная память — даже если она не совсем чужда лицемерию — по-прежнему является условием существования любой просвещенной цивилизации. Кроме того, неужели мы все еще не осознали, что жертва никогда не простит своего палача, если тот не осознаёт и не признаёт своих преступлений и отказывается возместить — хотя бы отчасти — нанесенный им ущерб?

В конце 2003 года я наблюдал за разрушением большого и очень необычного дома Махмуда Байдаса, много лет простоявшего на склоне известнякового холма, прямо напротив «Музея Эрец Исраэль». Я стоял совсем рядом с внучкой Махмуда, Мадждолин Субахи Байдас, приехавшей из Лода. Когда бульдозеры смели в сторону последние остатки рухнувших стен, освободив место для нового дорогого тель-авивского квартала, она пошатнулась от горя и зарыдала. Мне трудно представить, что именно она чувствовала в эту минуту, — ведь сам я никогда не переживал ничего подобного. Быть может, мой отец, уже покойный в ту пору, смог бы понять ее лучше. В 1945 году он вернулся в польский город Лодзь и стоял рядом с разрушенным домом своей матери. Он рассказывал мне через много лет, возвратившись из поездки в Польшу (включавшую посещение родного города), что неподалеку от квартала, в котором жила его семья, квартала, полностью стертого с лица земли, установлена мемориальная доска, напоминающая о том, что здесь некогда проживала большая еврейская община. Эта доска не слишком смягчила его тоску по прошлому, выкорчеванному в одно мгновение.

Я работаю в Тель-авивском университете уже 27 лет, и он мне очень дорог. Мне нравится преподавать в нем; отчасти благодаря ему я смог написать эту книгу. Понятно, что я не считаю правильным и отнюдь не рекомендую стереть университет с лица земли, с тем чтобы восстановить на его месте деревню и посадить фруктовые сады. Более того, я не верю, что потомки палестинских беженцев смогут когда-нибудь коллективно вернуться туда, где жили их родители и родители родителей. Однако в той же степени, в какой государство Израиль обязано признать — и осознать — катастрофу, происшедшую с «другими» людьми в силу самого его образования, и заплатить за нее цену, состоящую в долгожданном завершении мирного процесса, [в той же степени] мой университет обязан установить у своих ворот мемориальную доску в память об изгнанниках Аль-Шейх Муниса, мирной деревни, исчезнувшей, как если бы она провалилась под землю.

Следовало бы заодно построить в «городке памяти», где-нибудь между музеями, увековечивающими «долгую историю Эрец Исраэль», а заодно и «прошлое и настоящее вечного еврейского народа», здание, свидетельствующее о судьбе беженцев с территории старого округа Яафа.

Кандидатом, идеально подходящим для исполнения этой трудной функции, является «Зеленый дом». Полагаю, что моральные выгоды, которые получит в результате университет, многократно перекроют финансовые убытки, связанные с закрытием принадлежащего ему зала для проведения праздничных мероприятий. Мой университет стал бы при этом флагманским ледоколом, разбивающим ледяное поле забвения, постоянно, как заливаемый в форму ментальный цемент, воспроизводящего и тиражирующего бесконечный конфликт.

Но, может быть, я полностью и целиком ошибаюсь? Может быть, сионистские филантропы со всего мира, благодаря щедрой помощи которых воздвигнуты и корпуса университета, и стоящие рядом с ними здания музеев, будут недовольны увековечением палестинской истории в самом сердце их «Эрец Исраэль»? Быть может, напоминание о Накбе и борьба с теми, кто ее отрицает и замалчивает, нанесут ущерб их ощущению владения землей праотцев? Что если они, не дай бог, урежут свои дары? Перестанут жертвовать деньги? Разочаруются в еврейском государстве?

Любая перемена в «политике памяти» является результатом сражений, происходящих на господствующих над культурным ландшафтом силовых ментальных полях, определяющих структуру данного общества и, в конечном счете, его коллективную идентичность. Характер памяти и идентичности всегда отчасти зависит от типа национального сознания, в которое они «одеты». Сумеют ли евреи-израильтяне, хотя бы ради собственного будущего на Ближнем Востоке, заново определить концепцию своего суверенитета, а попутно изменить отношение к стране, к ее истории и, самое главное, к тем, кто вычеркнут из них обоих?