Лебедева Н.С. Array - Hюрнбергский процесс. Сборник материалов в 8 т. Т. 8 (1999)

Функ: Во время глубочайших страданий моего народа я примкнул к политическому движению... Легальным путем это движение стало руководящим в государстве. Этому государству я служил как чиновник, основываясь на служебном долге, и как исполнитель немецких законов. Я чувствовал себя в высшей степени обязанным выполнять этот долг во время угрозы военной опасности и во время самой войны, когда под угрозой оказалось само существование родины. А во время войны государство зависит от лояльности и верности своих чиновников.

Теперь здесь раскрылись кошмарные преступления, в которые были втянуты частично и руководимые мною учреждения. Об этом узнал я впервые лишь здесь, на Суде. Я не знал об этих преступлениях и не мог знать о них. Эти преступления заставляют меня, как и любого немца, испытывать жгучий стыд. Я тщательно проверял совесть и память, открыто и честно сказал Суду все. Эти преступления заставляют меня краснеть. Я сказал Суду все, что знал, и ничего не умолчал.

В отношении вкладов СС в рейхсбанке я тоже действовал как президент рейхсбанка, выполняющий свой обязательный служебный долг. Прием золота и девизов относился согласно законному предписанию к деловым операциям рейхсбанка. То, что происходила конфискация этих ценностей подчиненными Гиммлеру органами СС, не могло возбудить во мне никакого подозрения.

Гиммлеру подчинялись вся полиция, пограничная охрана, а также люди, занимавшиеся поиском девизов в государстве и во всех оккупированных областях. Но Гиммлер обманул меня, обошел меня. Вплоть до этого процесса я не знал и не подозревал, что среди переданных Рейхсбанку ценностей находилось колоссальное количество жемчуга, ценных камней, украшений, различных золотых вещей, оправы для очков и золотые зубы. Этого мне никогда не сообщали, я об этом не знал и никогда не видел этих вещей.

До этого процесса я также ничего не знал о том, что происходили убийства миллионов евреев в концентрационных лагерях и силами эйнзатцкоманд на Востоке. Ни разу ни один человек не говорил со мной о подобных случаях. Мне было неизвестно о существовании таких лагерей уничтожения. Я не знал ни одного из названных здесь лагерей и моя нога не ступала ни в один из них.

То, что часть полученного рейхсбанком золота и девизов сдавалась концлагерями, я все-таки предполагал, но с самого начала я сам говорил об этом во время всех допросов. Каждый должен был согласно немецкому закону сдавать такие ценности Рейхсбанку. Кроме того, меня подробно не знакомили со способом и объемом этих поставок. Как же я мог хотя бы только предполагать, что СС добыла эти ценности путем осквернения трупов?

Если бы я знал об этом кошмаре, мой рейхсбанк никогда не взял бы такие ценности на хранение и для реализации. Я отказался бы от этого, даже невзирая на ту опасность, которая мне угрожала, даже если бы это могло мне стоить жизни. Если бы я знал об этих преступлениях, я не сидел бы сегодня на скамье подсудимых. В этом Вы можете быть уверены. Легче было бы мне лежать в земле, чем эта мучительная и позорная жизнь, которую я влачу из-за выдвинутых против меня обвинений и клеветы.

В результате принятых мною мер не погиб ни один человек. Я всегда уважал чужую собственность, всегда думал отом, чтобы оказать людям помощь в их нужде, поскольку я имел возможность внести в их существование радость и счастье. И многие будут и останутся мне за это благодарны.

Человеческая жизнь состоит из заблуждений и вины. Я также во многом заблуждался, и во многом меня обманули, и я должен открыто признать, что во многих вещах я был слишком беспечным и легковерным, в этом я вижу свою вину. Но я не чувствую себя виновным в уголовных преступлениях, которые я якобы совершил, выполняя мой долг по руководству моими учреждениями.

Я не виновен, в этом отношении моя совесть точно так же чиста, как в тот день, когда 10 месяцев тому назад я впервые переступил порог этого судебного зала.

Председатель: Последнее слово предоставляется подсудимому Гельмару Шахту.

Шахт: Чувство справедливости во мне глубоко оскорблено тем, что в заключительных речах обвинение полностью игнорировало результаты представления доказательств на этом процессе. В соответствии с Уставом единственным обвинением против меня является то, что я стремился к войне, желал войны, но огромное число доказательств по моему делу показало, что я был фанатическим противником войны и пытался как активно, так и пассивно, прибегая к протестам, саботажу, хитрости и силе, предотвратить войну. Как может обвинение после этого утверждать, что я выступал за войну? Как может русский обвинитель заявлять, что я отвернулся от Гитлера лишь в 1943 году, в то время как я предпринял мою первую попытку совершить государственный переворот осенью 1938 года?