Фриц Шахермайр - Александр Македонский

Оставался еще Каллисфен. В нем Александр видел главного виновника этого происшествия. Не так уж и важно для нас выяснить причины поведения Каллисфена перед лицом более значительного факта: Александр, затевая все это предприятие, шел на любые уступки, и Каллисфен тоже старался, пока мог, идти за царем. Несмотря на взаимную готовность к уступкам, им в конце концов суждено было вступить в непримиримый конфликт. И мы вновь сталкиваемся с тем, чему учит нас история: даже добрая воля не способна соединить различные формы мировоззрения — стремление к абсолютной власти и человеческое достоинство, которое дарует свобода.

Несомненно, в наше время легче увидеть и оценить величие Александра. Однако и то впечатление, которое царь производил на своих современников, было огромно. Именно так было с армией: воины редко видели царя, а если сталкивались с ним, то всегда как с героем на поле боя, выступал ли он как могучий полководец или как их боевой товарищ. Именно в последнем качестве Александр умел дружески обратиться к простому воину, поддержать ослабевшего, пригласить замерзшего к своему огню и вообще не упускал случая завоевать любовь воинов.

Однако сильно ошибется тот, кто решит, что близкое окружение даря также слепо восхищалось нашим героем. Разумеется, было немало таких, кто безоговорочно вверялся его гению, но не было недостатка и в тех, кто с трудом переносил общение с этим «сверхчеловеком». Представьте себе всю необузданность его темперамента, непостижимую внезапность решений, безудержность в гневе, безмерность пристрастий, его беспорядочный образ жизни в сочетании с напряженнейшей работой, бессонными ночами, проведенными в попойках, и днями, потраченными на сон! Все это больше жгло, чем согревало: у людей, общавшихся с ним, захватывало дыхание. Что-то в нем мучило окружающих, и они чувствовали усталость от него, а подчас и болезненное отвращение. Иногда он бывал сама любезность или само великодушие, но каждодневное общение с Александром утомляло, как и его бешеная энергия. Не похожий ни на кого другого, царь даже привычным к нему людям казался загадочным, подобным коварной стихии. Как мы уже говорили, он не был, конечно, тем положительным героем, каким его рисует панегирическая историография. Особенно заметно это на примере так называемого заговора «пажей» [250] Arr. IV, 13, 1 и сл.; Curt. VIII, 6, 1 и сл.; Plut. Al., LV, 3 и сл. . «Пажи», знатные юноши, служившие лично царю, были моложе всех в лагере. Кто, как не они, должен был бы проявлять повышенный энтузиазм в отношении царя и его целей? И если как раз в этом кругу недоброжелательность приняла столь определенную форму, то это верный признак того, что близкое общение с Александром отнюдь не вызывало к нему безусловной симпатии.

Институт царских «пажей» восходил ко времени Филиппа. Это была служба и вместе с тем высшая школа. Юноши должны были заботиться о царе днем и ночью: на пиру, при умывании, за одеванием. Они подводили владыке коня, сопровождали его на охоте, были как бы его домашними слугами, а он считался для них чем-то вроде отца: иной раз приглашал к своему столу, а бывало и прибегал к телесным наказаниям, когда находил это нужным. Молодых людей нередко связывала между собой — иногда даже слишком нежная — дружба. Это было естественно, так как сам Александр не чуждался привязанностей такого рода.

Филипп придавал большое значение обучению этих мальчиков. Приглашались греческие педагоги: особое внимание уделялось эллинской поэзии и риторике. Отсюда — знакомство македонского «офицерского корпуса» с Гомером и Еврипидом, с греческой мифологией. Александр, кажется, особенно заботился о литературном воспитании подрастающих аристократов. Сопровождавший его штаб ученых, риторов, литераторов решал и педагогические задачи; если мы выше называли Каллисфена «профессором», то основывались как раз на его деятельности по духовному воспитанию этой молодежи.

И вот однажды на охоте один из мальчиков слишком увлекся и нанес смертельный удар кабану, в которого уже целился сам владыка. Разгневанный царь сурово наказал юношу, отобрал у него коня и велел высечь перед всеми «пажами». Но в жилах Гермолая — так звали юношу — не зря текла балканская кровь. Его оскорбили, теперь он жаждал мести и задумал покушение на царя. Удивительное дело: безумец сумел вовлечь в свои планы пятерых товарищей. Правда, один из них был его близким другом, но чтобы остальные решились на столь неслыханное дело только оттого, что какой-то Гермолай был, пусть даже и без причины, выпорот, представляется весьма невероятным. Должны были существовать и другие мотивы заговора, не личного порядка, хотя бы даже путаные и по-юношески неопределенные, но вызванные обидой на царя. С одной стороны, причиной был, по-видимому, сам Александр, но с другой — неприятие автократического режима. Ведь со времени гибели Клита прошли какие-то месяцы, а после неудачи с проскинезой и того меньше, а совсем недавно царь женился на иранской красавице. Много ли еще ударов нанесет македонский царь по всему македонскому, прежде чем осуществит все свои вздорные мечты?