Карина Кокрэлл - Мировая история в легендах и мифах

Библиотека у капитана Перестрелло оказалась неплохой, но все эти книги Христофор давным-давно изучил, еще в лавке, а многочисленные портоланы капитана, как он и ожидал, безнадежно устарели и ничего интересного не изображали.

Христофор построил на юге острова добротный дом из серого камня, разбил отличный сад (к своему вящему удивлению, ведь впервые в жизни он, навигатор, что-то там сажал на земле), защитил его от океанских ветров каменной стеной, улучшил причал в Vila Baleira. Посадил мальвазий-скую лозу, которая принялась довольно прилично. Привез с Мадейры виноделов, и виноградники вскоре начали приносить небольшой, правда, но доход. Маленькое стадо коров давало прекрасные масло и сыр: трава на севере острова росла густая и сочная. Вместе с да Кунья они оплатили пристройку колокольни к церкви Святой Марии Всех Скорбящих, и на ней вскоре загудели новые колокола: еще один звук на острове прибавился к стенаниям чаек и вечному завыванию океанского ветра.

В общем, Христофор выполнил все, о чем просила донна Перестрелло. Да и с наследником тоже не задержалось: через год родился здоровый мальчик, Диого [291] Больше известен под испанским именем Диего Колон. Он станет образованным и обеспеченным человеком, увидит вместе с отцом Новый Свет, добьется возвращения титулов Христофора Колумба, пусть и посмертно, и станет неустанным хранителем его памяти и документов. . По традиции острова детей крестили освященной океанской водой. Христофор с трепетом взял своего первенца в большие, вечно обветренные до трещин руки. Поцеловал его соленые после купели, слипшиеся волосики. А когда тот заорал боцманским басом, понял, что навсегда полюбил своего рыжего щекастого мальчишку.

С Фелипой было все по-другому. Жена была красивой, маленькой, худенькой и строгой. Она привезла с собой из монастыря двух пожилых сестер-монахинь, и втроем они ввели в доме монастырские порядки — просто потому, что всю жизнь прожили в обители и никаких других порядков не знали. В новом доме все время пахло ладаном и бились в серых каменных стенах речитативы молитв.

Христофор иногда думал, что Фелипа была похожа на свою родину Порту-Санту — остров безлесый и пустынный, над которым вечно стенали ветра и чайки, который и вправду казался ближе к небу и звездам, чем к миру людей. Христофор робел, благоговел и чувствовал себя рядом с женой страшным грешником, а вскоре ему до боли в солнечном сплетении захотелось в море. И он уже знал, что одно свое обещание доне Перестрелло — не оставлять Фелипу одну — выполнить не сможет.

Он уверил себя, что теперь выходит в море только из-за заработка, только из-за того, чтобы ни она, ни их сын Диого ни в чем не нуждались. Христофор теперь сам фрахтовал корабли в Лиссабоне и возил сахар с Мадейры для генуэзских купцов в любые порты — от Италии до Исландии. В море он мечтал о земле, как все нормальные мореходы, но из дома его непреодолимо тянуло обратно, на скрипучую палубу — к единственному, что оставалось неизменным в жизни. Видно, так уж выстроились когда-то его звезды.

Христофор совсем поседел и выглядел старше своих лет, но тело оставалось мускулистым, поджарым, сильным, и иногда капитан удивлял матросов тем, что мог ловко взбежать по мокрым скользким вантам и мастерски быстро поставить паруса после шторма. Он стал известен торговым домам как очень опытный навигатор, ему доверяли большие карраки и ценные грузы: привозил все в сохранности и в срок. Свой остров и жена — португальская аристократка! Мог ли он еще несколько лет назад даже помыслить о таком!

Может быть, он еще реже возвращался бы домой, но слишком скучал по своему первенцу, который как схватил его пальцы своими крошечными, с прозрачными ноготочками, так уже не отпускал. И на Рождество он всегда старался возвратиться, чтобы опять почувствовать эту хватку крошечных слабых пальчиков, и удостовериться, что эти пальчики растут и крепнут.

С Бартоломео Христофор виделся за это время только раз. Брат по-прежнему держал снова захиревшую лавку портоланов, продолжал шпионить в Лиссабоне вместе с доной Исабель и, кажется, умудрился по-настоящему в нее влюбиться. Во всяком случае, во время последней встречи в Лиссабоне у Бартоломео только и разговоров было, что об Исабель Мониз, чем он Христофора страшно раздражал. Оба — Исабель и Бартоломео — казались счастливыми, что раздражало еще сильнее. У Исабель появилось больше морщин, но годы ничего не сделали ни с лукавым, загадочным выражением ее кошачьих глаз, ни с округлостью ее груди, ни с ленивой мягкостью ее движений. И даже то, запомнившееся ему, зеленое платье она все еще носила: видимо, служба кастильской королеве была не слишком доходным делом.