Совместная работа в студенческих представительствах также не могла состояться. В ход пошло элиминирование политических противников через арест и высылки, либо разоблачения их «нечистоплотности» в использовании финансов и материалов [242] ЦГАИПД СПб. Ф. 40. Оп. 1. Д. 16. Л. 1б–16 об.; На штурм науки. С. 20, 79, 136.
. Однако в условиях количественного преобладания «болота» приходилось прибегать к традиционному дискурсу: главная ставка была сделана на разъяснение «политической» подоплеки конфликта. Политизируя его, представители «пролетариев» оттолкнули большинство студентов от участия в конфликте [243] На штурм науки. С. 21–22.
. Сверх того, «старые» вожди также содействовали этой политизации.
После «политического» разрешения конфликта и взятия под контроль всех студенческих организаций «красным» студенчеством напряжение перешло на сугубо «культурный» уровень: ведь традиционное «болото» никуда не исчезло. Более того, оно все время пополнялось значительным процентом поступавших по свободному конкурсу выпускников средней, или, как ее тогда называли, «единой трудовой» школы. В условиях постоянного контакта с этим «буржуазным» студенчеством — в аудитории, в научном кружке, в «быту» — многие «пролетарии» учились иному языку, приобретали новые для них практики [244] Красный студент. 1924. № 2. С. 2–5; № 4/5. С. 7–11. Ср.: На штурм науки. С. 75–79, 135–136.
. Они, конечно, одновременно старались сохранить свою идентичность, постоянно беспокоясь о ее грядущей или уже начавшейся утрате. Именно об этом свидетельствовала дискуссия о необходимости перевода всего высшего образования на вечерние формы обучения [245] Красный студент. 1924. № 2. С. 2–5; 1925. № 2. С. 9–10.
. Равным образом важным показателем были выступления партийных лидеров о «нездоровье» пролетарского студенчества, угрозе «богемной» распущенности и т. п. [246] Красный студент. 1925. № 1. С. 4–5 (в частности, ссылка на мнение Н. К. Крупской).
Несмотря на усилия партийных функционеров, разница между различными группами студенчества стиралась, не приводя ни к реставрации старого, ни к появлению стопроцентно нового — скорее наблюдался синтез первого и второго.
Пожалуй, последней серьезной попыткой — на протяжении изучаемого периода — «пролетаризировать» высшую школу была чистка 1924 года. Тогда, как показали исследования Ш. Фицпатрик и П. Конечного, местные партийные и профсоюзные структуры, как собственно студенческие, так и городские, вопреки Наркомпросу, попытались исключить весь «непролетарский элемент» [247] Fitzpatrick S. Op. cit. P. 97–102; Konecny P Chaos on Campus.
. Но удача была кратковременной: многих восстановили на протяжении следующего же года. Это свидетельствовало не только о противоречиях в государственной политике, но и о затухании внутристуденческого кризиса — сопротивления возвращению «вычищенных» практически не было.
Отчасти этому «замирению» способствовала и новая система обучения в высшей школе — дальтон-план и бригадно-лабораторный метод. Вводя принципы самостоятельного обучения и коллективной отчетности, реформаторы преследовали несколько целей: сформировать самостоятельно думающего и одновременно индоктринированного субъекта-коллектива, снизить «идеологическое» влияние профессуры на студентов, сохранить «пролетарский» характер студенческого корпуса (коллективизм, бригады, солидарность по пролетарскому образцу). Но принцип коллективной ответственности за результаты учебы ускорил интеграцию «старого» и «нового» студенчества, тем более что первое обладало, как правило, лучшей подготовкой. Солидарность все чаще оборачивалась традиционной студенческой солидарностью перед лицом профессуры и государства, но уже в сфере учебы. Наиболее интересен тот факт, что деиндивидуализация охватила практики ранее сугубо индивидуальные — такие, как чтение и письмо. Это последнее, конечно, меняло «границы» группы, хотя и не превращало ее в разновидность интеллектуального пролетариата [248] О дальтон-плане и лабораторном методе в ленинградских вузах середины 1920-х годов см.: Красный студент. 1924. № 6. С. 33–34; № 10/11. С. 23–26; 1925. № 1. С. 23–24; № 2. С. 26–27; № 5. С. 7–10.
.
Другими «местами» интеграции стали научные и литературные кружки, дискуссии по различным общественным и культурным вопросам. Наступление «красного» студенчества на «буржуазные» науки о природе и математику было кратковременным эпизодом начала 1920-х годов, совпавшим с так называемыми «енчмениадой» и «боричевщиной», хотя позднее его отзвуки и даже раскаты можно было услышать не раз — в биологии вплоть до середины 1960-х годов [249] О «енчмениаде» см.: Енчмен Э. Восемнадцать тезисов о «теории новой биологии». Пятигорск, 1920; Он же. Теория новой биологии и марксизм. Вып. 1. Изд. 2-е. Пг., 1923; Бухарин Н. И. Енчмениада. (К вопросу об идеологическом вырождении) // Бухарин Н. И. Методология и планирование науки и техники. Избранные труды. М., 1989. С. 191–224. «Боричевщина» совсем мало изучена: Боричевский И. К вопросу о взаимоотношении науки и идеологии // Красный студент. 1924. № 2. С. 9–13; Он же. Философия науки под ярмом классового общества // Там же. 1924. № 4/5. С. 24–27; Серебряков М. В. Где зарыта собака «боричевщины»? (Ответ И. А. Боричевскому) // Там же. 1924. № 2. С. 13–14; Смирнов Б. Интегралы и теология // Там же. 1924. № 1. С. 13–15 и др.
. В любом случае в 1920-е годы эта критика — явление маргинальное даже в студенческой среде. Поэтому студенческие научные кружки скорее дисциплинировали учащегося в рамках традиционных практик научного исследования, наделяя его габитусом профессорско-преподавательской корпорации. Несомненно, «старое» студенчество было лучше подготовлено к подобной обработке: сказывались «привычки», заложенные семейным и гимназическим воспитанием и образованием. Атмосфера аполитичного «объективного» исследования и «свободной» дискуссии лишала «пролетария» защитных механизмов и ассимилировала его [250] О деятельности научных студенческих кружков см., напр.: Красный студент. 1924. № 8/9. С. 26–27; 1925. № 2. С. 36; № 5. С. 22–23.
. Нечто подобное происходило и в литературных (театральных, по изобразительному искусству и т. п.) кружках: хотя в них и доминировали «левые», лояльные режиму учащиеся, их габитус был все же иной, нетипичный для «красного» студента: скорее они напоминали дореволюционного студента [251] Ср.: Каверин В. А. Освещенные окна. Ч. III. Петроградский студент // Каверин В. А. Собр. соч.: В 8 т. Т. VII. М., 1983. С. 445–588 (о «серапионах»).
. Так, вопреки всем препятствиям, гарантировалось воспроизводство некоторых базовых диспозиций «старой» интеллигенции.
Читать дальше