Борис Григорьев: Повседневная жизнь российских жандармов

XVII столетие российской истории часто называют «бунташным веком», и это определение не лишено оснований. Достаточно перечислить лишь наиболее масштабные народные восстания того времени: Соляной бунт 1648 года в Москве, Хлебный бунт 1649 года в Пскове и Новгороде, Медный бунт 1662 года в Москве, восстание Степана Разина и его атаманов в 1670–1671 годах.

Царствование Михаила Романова с точки зрения политического сыска было более-менее спокойным, поскольку было избавлено от заговоров, чего нельзя сказать о правлении его сына Алексея. Впрочем, жизнеописания обоих царей не содержат никаких упоминаний о реальных попытках устранения их с трона или покушений на их жизни, хотя, конечно, не обошлось без модной для того времени боязни «колдовства, сглазу и других практик», которые могли повредить государю и членам его семьи.

Так, в 1638 году в этом тяжком преступлении была обвинена придворная мастерица Дарья Ламанова, которая якобы хотела «пепел сыпать на государской след». В результате следствия, к которому были привлечены 15 человек и в ходе которого в традициях того жестокого века широко применялись пытки, подследственных обвинили в смерти двух сыновей царя Михаила Федоровича — Ивана и Василия и в ухудшении здоровья царицы Евдокии Лукьяновны (Стрешневой), Позднее, в 1642–1643 годах, в аналогичном преступлении — «порче» царицы Евдокии — был обвинен «тюремный сиделец» Афанасий Каменка, который под пыткой признался, что хотел царицу «уморить до смерти, а дать ей в питье траву…». Вопрос о том, как он мог совершить это преступление, сидя в тюрьме, следствие по понятной причине совершенно не интересовал.

Но все эти дела, по сравнению с размахом сыскного дела при Иване Грозном, представляли собой детские забавы.

На Руси всегда, а во времена усиления единоличной власти царя при Иване Грозном — особенно, самым главным законом считалась «воля государева», а в такой отрасли уголовного права, как государственные преступления, роль и позиция царя в расследовании и наказании были определяющими. Государственным преступникам вменяли в вину измену, крамолу, покушение на жизнь царя или ересь, и под эти понятия подводились все или почти все деяния.

Произвол царя в сыскном деле был определяющим, но мы знаем из истории, что какие-то рамочные законы в стране все-таки существовали и кое-как выполняли функции юридического регулирования жизни людей. Впервые государственное преступление как таковое упоминается на Руси в памятнике XIV–XV веков в Псковской Судной грамоте, где в статье 7-й речь идет о «переветнике», то есть изменнике, перешедшем на сторону врага. В Судебнике 1497 года, являвшемся кодексом общерусского значения, в статье 9-й, перечисляющей особо опасные преступления, каравшиеся смертной казнью, наряду с уголовными преступниками упоминаются «коромолник» (бунтовщик, мятежник или заговорщик) и некий «подымщик» (подстрекатель или зачинщик восстания). В новом Судебнике 1550 года в 61-й статье, содержащей перечень преступников, подлежащих за свои «воровские» дела смертной казни, рядом с «коромольником» появляется «градский здавец», то есть военачальник, сдавший город неприятелю, а загадочный «подымщик» уже не упоминается. Н. М. Карамзин объясняет, что подобная предубежденность Ивана IV была небезосновательной: слишком много ненадежных воевод развелось у царя, так что он был вынужден предусмотреть для них особую статью в своем законодательстве.

Алексей Михайлович Тишайший решил особо озаботиться своим авторитетом и своей безопасностью, и знаменитое Соборное уложение 1649 года предусмотрело на этот счет специальную вторую главу — «О государьской чести и как его государьское здоровье оберегать». В ней речь идет о трех видах государственных преступлений: о преступлениях против здоровья и жизни государя; об измене, то есть о преступлении против власти государя, которое выражалось в смене подданства, бегстве за рубеж, в связях с неприятелем во время войны, а также в сдаче крепости врагу, причем не только в виде прямых действий, но и в виде намерений совершить эти действия («умысел»); и, наконец, о «скопе и заговоре». Таким образом, все государственные преступления в Уложении практически сводились к двум их важнейшим видам: к посягательству на жизнь и здоровье государя и на его власть. Любое покушение на жизнь, здоровье и честь царя и его семьи рассматривается впредь с точки зрения закона как тягчайшее преступление против государства и Церкви.