Пьер Декс - Клеопатра

Что могла противопоставить этому Клеопатра? Стать более дерзкой, менее уживчивой, заставить почувствовать, что это она несет расходы, что это она способствовала созданию гигантской армии, что ей тоже принадлежит слово. Все оборачивается против нее, против женщины-чужестранки, дочери Востока. Она живет от отсрочки до отсрочки, напряжение все нарастает. Клеопатра парализует Антония. А ей хочется одного: пусть все ограничится демонстрацией силы, словами, пусть Антоний к ней возвратится, отказавшись от римских притязаний, поумнев в свои пятьдесят с лишним лет, пусть потратит остаток сил на укрепление их восточной империи, на гарантии для их детей и, наконец, на благополучие их собственной старости.

В те долгие дни ожидания пиршества Антония затягивались все больше, одно празднество сменяло другое, царьки старались изо всех сил. Римская клика без устали интриговала, и Клеопатра не могла, разумеется, не заметить, что существует некий сговор между Октавианом и этими римлянами, утверждающими, что именно она творит из Антония царя. Можно себе представить, как был бы верен Антоний римским обычаям, не будь он супругом царицы. Клеопатре, разумеется, известно, что Цезаря убили за то, что он желал стать восточным царем, но разве не Цезарь восторжествовал над своими врагами и убийцами в лице Антония? Кто сокрушил Брута и Кассия? Кто скажет, что автократор Антоний — не истинный царь? А Октавиан, кто он, в сущности, такой? Но Клеопатра не в состоянии высказать своих мыслей по этому поводу, опровергнуть обвинения, хотя это не более чем уловки римских риторов, политиканов, словесная пыль. Гораздо серьезнее признаки сговора между римлянами из окружения Антония и сторонниками Октавиана.

А как же иначе, если Октавиан отказался от предложения римского сената считать Антония врагом общества и в то же время не поколебался объявить Египту войну, как иностранной державе, с соблюдением всех формальностей? Октавиан ограничился тем, что высказал официально те же доводы, какие Домиций Агенобарб и прочие влиятельные римляне без конца повторяли Антонию. Октавиан лишил Антония всех его полномочий под тем предлогом, что тот передал их царице-чужеземке, и римляне из окружения Антония, неизменно осуждавшие неведение Октавиана, пришли на этот раз к выводу, что Антоний, если он не поведет войну против Рима без Клеопатры, подтвердит тем самым, что сражается с Римом в пользу чужеземной державы, поскольку личным нападкам не подвергался и ничем не затронут.

Атмосферу этого 32 года в лагере Антония можно представить себе по двум анекдотам. Первый касается того самого Деллия, который был некогда посредником между Мариамной и Александрой с одной стороны и Клеопатрой — с другой и чью красоту, как есть основания думать, Клеопатра по достоинству оценила. Так вот Деллий бежал, обвинив Клеопатру в том, что она намеревалась его умертвить. Утверждают, что Деллий заслужил ее нерасположение тем, что на пиру заявил, будто гостям приходится пить не вино, а кислятину, в то время как Сармент пьет в Риме фалернское. (Сармент, по объяснению Плутарха, «был у Цезаря (то есть, у Октавиана) один из мальчишек-любимчиков, которых римляне зовут «диликиа».)

Другой анекдот куда примечательнее. Отношения между Клеопатрой и Антонием обострились до такой степени, что Антоний поверил наговорам своих клевретов, якобы Клеопатра вознамерилась его отравить. Узнав об этом, царица в знак добрых отношений с изысканной любезностью протянула ему кубок, из которого только что отпила вина. Чтоб еще более подчеркнуть свое отношение к Антонию, она окунула в кубок один из тех цветов, которыми была убрана ее прическа. В тот момент, когда Антоний поднес кубок к губам, Клеопатра его остановила.

— Цветок отравлен. Я могла бы убить тебя в любой день, если бы только пожелала.

Такова уж история: единственные дошедшие до нас слова Клеопатры имеют отношение к отравлению, убийству, к пытке.

Если воину затевают два соперника, то и колеблются на ее грани тоже двое. Окончательный разрыв между Антонием и Октавианом произошел где-то ранним летом 33 года, а боевые действия начались лишь зимой 32–31 года, то есть примерно двадцать месяцев спустя. Историки приписывают эту отсрочку чарам Клеопатры, сдерживавшей Антония, но забывают при этом, что и Октавиан занимался интригами и кознями всю вторую половину 32 года, иначе говоря, в тот период, когда его военные приготовления были завершены.