Константин Соловьев - «Во вкусе умной старины…»

Реальная простота, дешевизна деревенской жизни имела большое значение для той части дворянства, которая именовалась мелкопоместной. Для них — владельцев лишь нескольких десятков крестьянских душ — столичная и, в целом, городская жизнь была разорительна. А жизнь в Москве с ее барством и хлебосольством разорительна вдвойне [5] «Итак, мы перебрались в Москву, где жили в доме князя (Урусова — авт.), летом ездили с ним в деревню его Александровское (иначе Долголядье). Сим только способом родители мои могли употребить свои доходы, состоящие из 5000 р., на наше воспитание, крайне умеряя себя во всех своих издержках». — МУРАВЬЕВ-КАРСКИЙ Н.Н. Записки. // Русские мемуары. 1800–1825. М., 1989. С. 76. .

Превращение городского жителя в сельского происходило в дороге. Но и сама дорога означала иную, совершенно особенную жизнь. Современный человек почти не живет в пространстве. Мы ценим время, а в пространстве только перемещаемся, стараясь делать это быстро и незаметно. Но 200 лет назад ужать пространство до нескольких часов было невозможно. В нем приходилось устраиваться. Сравнительно быстрый способ перемещения — на почтовых, с переменой лошадей на каждой станции, в частной жизни мог быть пригоден разве что для Хлестакова — «сосульки и вертопраха» в чине коллежского регистратора. При крайней необходимости так добирался к умирающему дядюшке Евгений Онегин. Почтовых лошадей подавали «по чинам», в первую очередь курьерам и чиновникам, путешествующим «по казенной надобности». Отставной поручик, едущий по собственной надобности, мог дожидаться свободных лошадей и неделю, бранясь со станционным смотрителем, кляня тараканов, скучая и радуясь любому новому лицу. Помещику же, выезжающему из города со множеством вещей, перевозимых в «подмосковную» тащиться на почтовых было совсем не с руки. Поэтому в деревню ехали «на долгих» — на своих. А «долгими» они назывались потому, что груженые экипажи никто не гнал, лошадям давали отдохнуть на каждой станции. Путь мог быть и близок, да долог по времени.

Итак. За неделю или больше до отъезда начинались сборы: готовились вещи и еда в дорогу, приводился в порядок городской дом, подновлялись экипажи. Из деревни вызывались лошади, на дорогу закупался корм. Отъезжали, чаще всего, после Николина дня, то есть 9 мая [6] БЛАГОВО Д. Рассказы бабушки. Л. 1980. С. 49. . На то были свои причины. Во-первых, лошади. Помещик Иванчин-Писарев для переезда в деревню использовал 21 лошадь [7] Там же. С. 81. . Помещика Головина — 76 лошадей [8] ШУБИНСКИЙ С.Н. Очерки из жизни и быта прошлого времени. ХVIII — начало XIX в. СПб., 1888. С. 138. . Бывали «поезда» и побольше. Забрать такое количество лошадей из деревни в апреле — значит сорвать сев. Значит надо ехать либо до полевых работ, либо в их промежутке. Княгиня Дашкова, не желавшая жить в Москве подолгу, уезжала в Подмосковье в марте — по санному пути. Большинство же помещиков отправлялись в деревню в мае, когда сев заканчивался.

Во-вторых, Москва так просто не отпускала. Первого мая в Сокольниках, «в немецких столах», еще со времен Петра I проходило самое престижное гулянье — в экипажах. Вот как описывает его очевидец:

«Сколько народу, сколько беззаботной, разгульной веселости, шуму, гаму, музыки, песен, плясок… сколько щегольских модных карет и древних, пра-прадедовских колымаг и рыдванов, блестящей упряжки и веревочной сбруи, прекрасных лошадей и претощих кляч, прелестнейших кавалькад и прежалких донкихотов на прежалчайших росинантах! [9] ЖИХАРЕВ С.П. Записки современника. Т.1. Л., 1989. С. 81. »

На следующий день, 2 мая, назначались скачки с участием лучших московских наездников. Пропустить этот праздник — все равно, что потерять год: себя не показать, других не увидеть. Поэтому и ждали до мая: сначала гулянье, потом — отъезд.

В-третьих, апрельские дороги были, как бы это сказать, не для путешествий. Шоссе в России было только одно — из Петербурга в Москву. В XVIII веке оно было покрыто широкими и толстыми досками, в начале XIX-го — щебнем. Остальные дороги были грунтовыми. Путешествие по ним в весеннюю распутицу выглядело, судя по письму Марты Вильмот, так:

« Лавируя, карета продвигалась вперед почти без дороги (если не считать колеи, оставленной небольшими грязными повозками), и нас било, вертело, трясло, стукало, бросало из стороны в сторону. Вдруг лошади поднялись на дыбы, рванули — и мы все до единого очутились в болоте… с которым мы сражались в течение 5 часов под звон московских колоколов» [10] Письма сестер М. и К. Вильмот из России. С. 274. .