Александр Плотников - Визитная карточка Флота

- Каким же образом вам удалось других перехитрить? полюбопытствовала Татьяна.

- Очень просто: нашел общий язык с капитаном порта и со стивидором. Стоило всего две ночки не поспать...

На мостике появился старпом Алмазов, щурясь на ярком солнце, замурлыкал любимый мотивчик:

Король лакея своего

Назначит генералом,

Но он не может никого

Назначить честным малым...

- Из Беранже, - пояснил он, отвесив церемонный поклон Татьяне, потом сладко зевнул, прикрыв рот ладонью, и обратился к капитану:

- Предлагаю, кэп, расшевелить народ. Погода балует, многих в сон стало клонить. Позвольте сыграть пожарную тревогу?

- Хорошо, чиф, - повернулся к нему Семен Ильич, - только после смены вахты.

- Понятно, - сказал Алмазов и, еще раз поклонясь Татьяне, исчез.

Она же продолжала открывать для себя новые истины. И в Куйбышеве и в Москве перед ее глазами проходили десятки, а может, и сотни людей, но в ее сознании они обезличивались, группируясь в общую категорию - больные. Как ни странно, но симптомы их недугов запоминались больше, чем сами эти люди. А теперь, совсем за недолгое время, Татьяна убедилась, что за каждым человеческим лицом стоит особенный, неповторимый характер. Взять хотя бы капитана и старшего помощника.

Ян Томп рассказывал ей, что Семен Ильич Сорокин капитанит в два раза дольше, чем плавает Алмазов; начинал он с портовых буксиров, таскающих на рейд обшарпанные баржи-грязнухи. Генрих Силантьевич Алмазов начинал плавать в военном флоте, быстро вырос до командира тральщика, но попал под сокращение, обменял диплом и стал штурманить на большегрузных океанских судах торгового флота.

Если Семен Ильич подолгу упорно одолевал каждую ступеньку трапа, ведущего на капитанский мостик, то Алмазов перепрыгивал через одну. Зато, осилив новый судоводительский рубеж, Сорокин по-хозяйски прочно закреплялся на нем, а Генрих Силантьевич мог запросто кубарем скатиться вниз.

Несколько последних лет Алмазов ходил в вечных старпомах. "У вас сплошные достоинства, - сказал ему один кадровик, - только единственный недостаток - легкомыслие..."

Ян утверждал, что при всем при этом "человек с драгоценной фамилией" слыл в пароходстве толковым судоводителем, умеющим ладить с людьми, потому его охотно брал к себе любой капитан, а вот молодые штурманы шли к Семену Ильичу Сорокину без особой радости.

"Кому понравится, коли кэп сутками торчит за спиной в рулевой рубке", - комментировал этот факт Алмазов. Сам же он так представлял свое будущее капитанство: "Вышколю своих штурманов и буду весь рейс заниматься в каюте самообразованием..."

Ян говорил также, что на вахте старпома капитан почти никогда не появляется на мостике.

- Вы знаете, доктор, в чем мы принципиально расходимся со старпомом? - словно прочитав ее мысли, спросил Семен Ильич и тут же ответил на свой вопрос: - В комплектовании экипажа, особенно женской его части. Я считаю, что на должности поварих, буфетчиц, дневальных надо брать пожилых женщин. Опыта побольше и соблазна для экипажа поменьше... А вот Генрих Силантьевич убежден, что надо, наоборот, брать молодых и красивых. Они, мол, всех подтягивают, а кой-кого и вдохновляют на доблестный труд...

- Интересно, а я по чьей мерке прохожу, по вашей или по старпомовской? - улыбнулась Татьяна.

- Вы особая статья, вы комсостав, - ловко выкрутился капитан. - А вот наша Лида - протеже чифа. Зато Варвара Акимовна - мой кадр.

- Но Варвара Акимовна почти двадцать лет плавает. Начинала тоже молодой и красивой.

- Не знаю, не знаю, в ту пору я с нею не служил...

На горизонте вдруг заклубилась голубовато-серая дымка, длинные языки ее поднимались все выше и выше. Тотчас же на мостике потянуло сырым ветерком. Татьяне показалось, что ветер оставляет на ее оголенных до локтей руках мокрые следы.

- Кажется, шквальчик идет, - забеспокоился капитан. - Штурман! окликнул он стоявшего вахту Рудякова. - Быстро уберите всех с палубы!

Еще через несколько минут хмарь заволокла солнце, сделав его тусклым медным пятаком, на который можно было смотреть простым глазом. Спокойное пока море приняло зеленовато-угрюмый оттенок. Потом налетел другой, более сильный порыв ветра и как плугом взрыл все пространство. Следующий порыв растрепал макушки мелких крутобоких волн, погнал, словно перекати-поле, крупные хлопья бурой пены.

Татьяна выросла у моря, любовалась не раз штормовыми накатами, но впервые видела такую пену, бурую, как в красильном котле. Она догадалась, что ветер захватил частицы водорослей, которые придали пене такую странную окраску.