И. Василевский - Романовы

Проходит еще день. Наступает 26 февраля. На улицах Петербурга — толпы с красными флагами, войска переходят на сторону народа. А в Ставке жизнь идет по расписанию: в 9 часов — в штаб, до 12 царь беседует с Алексеевым, после этого завтрак, прогулка, к вечернему пятичасовому чаю подают почту из Петербурга.

Почта приносит сведения почти катастрофические. «Астория» занята — таково было первое сообщение. Идет перестрелка между рабочими и войсками. Буйствующие скопища людей осыпают камнями военные наряды. «Совсем нехорошо в городе», — телеграфирует Николаю в тот день Александра Федоровна.

А Николай II примеряет новый казачий мундир, который ему так нравится, что ко всенощной он отправляется без пальто. Расписание жизни Ставки соблюдается свято.

Течение событий достигает к воскресенью небывалой напряженности. Полыхают участки, толпа не дает тушить пожаров, целые полки не только отказываются стрелять в народ, но в полном порядке, с офицерами и под оркестр отправляются в Таврический дворец, где заседает решившая не подчиняться роспуску дума, где Керенский, Чхеидзе, Скобелев, Румянцев, усталые, измученные бессонными ночами и непрерывными выступлениями, выкрикивают речи о единении войск с народом.

Родзянко телеграфирует царю. Телеграмма начинается словами: «Положение серьезное, в столице анархия, правительство парализовано». Заканчивается она так: «Медлить нельзя, всякое промедление смертельно». Но Николай — просто непостижимо! — ничего не хочет видеть и слышать, все так же улыбается странной улыбкой.

— Опять этот толстяк Родзянко написал мне всякий вздор, — говорит он министру двора Фредериксу. — Я ему, конечно, отвечать не буду.

Только вечером 27 февраля власти Петербурга, как будто проснувшись, решают, что пора принимать меры. В понедельник вечером на совещании у Голицына решено настоять на роспуске думы и ввести военное положение в Петрограде. Александра Федоровна в телеграмме Николаю пишет: «Очень беспокоюсь относительно города».

Но государь и теперь спокоен. Когда комендант царского поезда Б. Гарарди спросил царя, удобно ли ему теперь уехать на несколько дней в разрешенный отпуск, Николай ответил:

— Отчего же, конечно, удобно.

События в Петрограде идут полным ходом. И слепому ясно, что это самая настоящая революция. Родзянко посылает царю паническую телеграмму: «Настал последний час, когда решается судьба родины и династии». Но и эта телеграмма не производит никакого впечатления. Государь отмахивается от нее, ездит в штаб, ходит на прогулки, составляет список лиц, приглашенных к завтраку.

В те дни, когда было совершенно ясно, что весь строй дома Романовых рухнул окончательно и бесповоротно, растерянные, ожидающие ареста, прячущиеся в дворницких министры делают последнюю попытку подыграться к революции.

Об «обожаемом монархе», милостями которого они жили, чьими подачками и вниманием они гордились, никто и не вспоминает. Кабинет министров решил самочинно «исполнить волю страны» и уволить в отставку министра внутренних дел А. Д. Протопопова.

Уже прозрела Александра Федоровна. Она телеграфирует Николаю в Ставку: «Революция приняла ужасные размеры. Известия хуже, чем когда бы то ни было. Уступки необходимы, много войск перешло на сторону революции».

И вот (в это трудно поверить) в 15 часов 28 февраля Николай посылает жене следующую телеграмму: «Мыслями всегда вместе. Великолепная погода. Надеюсь, чувствуете себя хорошо. Любящий нежно Ники». Воистину безгранична слепота людская, бездонна и непроходима глупость человеческая!

Немного осталось у царя верных слуг. Только и было, что покончил с собой старый герой охранки Зубатов, да еще отказался присягать Временному правительству и ушел в отставку граф Келлер, впоследствии изменивший своим монархическим принципам и поступивший на службу к гетману Скоропадскому. Еще отказался от сношений с внешним миром генерал Мищенко. Поселившись в Темир-Хан-Шуре, старый генерал безвыходно проводил время у себя дома в полной генеральской форме с Георгиевскими крестами на груди. В первый же раз, когда к нему явились с обыском в большевистские дни и потребовали, чтобы он снял погоны, старый генерал Мищенко застрелился.

Зубатов, граф Келлер, генерал Мищенко… Коротким оказался этот список рыцарей трона. Но сколько же появилось мемуаров, и не найти в них ни одного указания на то, что пытались предпринять монархисты в те дни, когда «обожаемый монарх» был жив, хотя и арестован.