Владимир Мещеряков - Сталин и заговор военных 1941 г.

Но это, что касается «романтической» стороны дела. Ведь могла быть и другая сторона, менее благопристойная — без пистолета. Согласитесь, что стрельба подследственного в стенах Лубянки, это все же неординарное событие. Все могло быть оформлено гораздо тише. Это Лазарь Моисеевич, впоследствии будет лепить из брата ореол мученика за правду, а реалии жизни могли быть и проще и жестче. Надо, видимо было, чтоб Михаил Каганович «тихо ушел», он и «ушел». Имеет ли смысл гадать о «технике ухода»? Важно, какие преследовались цели и были ли получены нужные результаты? Судя о последствиях, всё всем — удалось.

Не надо, однако, забывать, что по партийным правилам члены партии не могли быть привлечены к аресту. Сначала дело рассматривалось в узком кругу руководящих партийных работников (на бюро), которых знакомили с материалами следственного дела, а уж затем бюро, в случае неопровержимых доказательств вины подозреваемого, давало добро на лишение членства в компартии данного товарища, попавшего в орбиту следственных органов. И только человек, лишенный партийного билета, и ставший, уже бывшимчленом компартии, мог подлежать аресту. Вот такой, примерно, существовал механизм ареста партийного работника. Поэтому и происходит необъяснимая круговерть, якобы, с привлечением брата Лазаря Кагановича к аресту и дачи показаний, то в Совнаркоме, то на Лубянке. Концы-то, не вяжутся. Так что, всё, связанное с делом Михаила Кагановича, темень непроглядная.

Что же касается Лаврентия Павловича, думается, вряд ли его посвятили в «партийный междусобойчик». Кроме того, Ванникова не восстановили в первоначальной должности, а направили заместителем в наркомат боеприпасов. В дальнейшем, в связях, порочащих «настоящего коммуниста» замечен не был, за что получил в свое время от правительства, кучу орденов и всяческих наград. И все же, «боевой» путь закончил почему-то, не в преклонном возрасте, а во времена Хрущева, в 1962 году. Между прочим, жена Михаила Кагановича, Цицилия Юльевна закончила свой жизненный путь, тоже во времена Никиты Сергеевича, в 1959 году и тоже, как говорится, не в глубокой старости.

Ну, а мы продолжаем рассматривать события в Москве 41-го года. Отсутствие Сталина в Кремле, примерно, с 22 по 25 июня по невыясненным обстоятельствам, будет играть на версию покушения на Сталина, а значит и на заговор военных и, как видите, не только их. Конечно, 22 июня взято условно, потому что «нейтрализация» Сталина могла произойти и чуть раньше этого срока.

Вот, наконец, уважаемый читатель, мы с вами и добрались до начала войны в Москве в июне 1941 года. Как ее восприняло руководство страны во главе со Сталиным?

Давайте, более пристально рассмотрим события этих дней. Тут, без «мемуаров» Жукова, не обойтись. Ночь перед нападением Германии на Советский Союз. Все спят — один лишь он, Жуков, из лучших генералов, бодрствует! Звонит на дачу Сталина: «Тревога! Тревога! Враг напал на нашу страну! Срочно все просыпайтесь и дайте мне разрешение немцев побить! Что, не хотите отвечать, товарищ Сталин? Да вы хоть понимаете спросонья, что я вам говорю? Ага! Дошло, наконец! То-то, же! … Сейчас, еду в Кремль, и вас там жду». Читатель спросит, почему эти события изображены так карикатурно? А как надо относиться ко всему тому, что написано Жуковым о первом дне войны? Вся его писанина о происходящем — в лучшем случае, художественная лирика, в худшем — подлое вранье, и не более того.

Министр иностранных дел Германии И.Риббентроп на пресс- конференции сообщает о начале войны против СССР. 22 июня 1941 года.

То, что у Жукова было, как указывал выше, образования, всего-то ничего: 3 класса церковно-приходской школы и 4-й класс городского училища (собственноручная запись в Личном листке по учету кадров), плюс командирские курсы, т. е., довольно скромный багаж знаний для литературного творчества. К тому же обыск на даче Жукова (будем считать, что 1948 года), показал полное отсутствие советских книг на русском языке!? Зачем забивать голову «великого» полководца всякой литературной «чепухой». Он и так, за всю свою военную службу, кроме заявлений да резолюций, другой «литературной» деятельностью» себя обременял. И ведь исхитрился написать мемуары довольно объемные по содержанию. Разумеется, ему в этом сильно «помогали». Но все равно, это его маленький личный «подвиг» — к тому же, хотелось, наверное, выглядеть и «беленьким и пушистеньким». Отчасти это удалось. Но, думается, что эти мемуары ему, все же, написали в Институте истории СССР и те, полторы тысячи замечаний сделали не ему, а он им. А может быть, что замечания могли быть и взаимными. Посудите, сами. Жуков жил на своей даче, как затворник. У него было ограничено свободное перемещение. К тому же надо было работать с архивными материалами. Молотову же, не дали такой возможности. Просто Жукова «использовали», как имя, для написания более-менее, приглядной книженции, подразумевая официальную версию Великой Отечественной войны.