Юрий Емельянов - Разгадка 1937 года

Поэтому тщательным ведением протоколов, аккуратным оформлением дел, соблюдением правил ведения допросов стали вопиющим образом пренебрегать. Главным стало «выбивание показаний» у подследственных. Подобные методы практиковались и прежде, но в ежовском НКВД они стали правилом.

Объясняя методы, к которым прибегали многие работники ежовского НКВД, М. П. Фриновский в своем заявлении от 11 апреля 1939 года, после своего ареста, писал: «Следственный аппарат во всех отделах НКВД был разделен на „следователей-колольщиков“, просто „колольщиков“ и рядовых следователей». Первые, по словам Фриновского, «бесконтрольно избивали арестованных, в короткий срок добивались от них „показаний“ и умели грамотно, красочно составлять протоколы допросов. Группа „колольщиков“ состояла из технических работников, которые, не зная материалов дела, избивали арестованных до тех пор, пока они не начинали давать „признательные“ показания. Протоколы не составлялись, делались заметки, а затем писались протоколы в отсутствие арестованных, которые корректировались и давались на подпись арестованным. Тех, кто отказывался подписать, вновь избивали. При таких методах следствия арестованным подсказывались фамилии и факты, таким образом, показания давали следователи, а не подследственные. Такие методы Ежов поощрял. Сознательно проводилась Ежовым неприкрытая линия на фальсифицирование материалов следствия о подготовке против него террористических актов».

Исключительная жестокость, которую проявляли новые работники НКВД в ходе допросов ложно обвиненных людей, не является чем-то необычным для мировой истории, которой известны превращения даже мягких и добросердечных людей в исполнителей безжалостного массового террора в периоды крупных общественных потрясений. В своем романе «Боги жаждут» Анатоль Франс изобразил типичную для французской революции 1789–1794 годов метаморфозу, в ходе которой мечтательный художник Эварист Гамлен стал беспощадным судьей якобинского трибунала. Ежов, который был известен своим доброжелательным характером, уже за годы «стажировки» в ОГПУ — НКВД с начала 1935 года сильно изменился, и не только в профессиональном отношении. Здесь Ежов мог научиться фабрикации следственных дел путем психологического или физического давления на арестованных, а заодно утратить те человечные качества, которые были, по словам очевидцев, первоначально присущи ему.

Моральной деградации многих работников НКВД способствовала и их неуверенность в собственном положении. С начала чисток в аппарате НКВД усилились интриги. Немало работников наркомата писали доносы на своих коллег. Поэтому многие сотрудники старались доказать верность служебному долгу оперативностью в рассмотрении дел, что достигалось все более грубой ложью и крайней жестокостью.

Как это всегда бывало в мировой истории, в стране, охваченной страхами перед внутренним врагом, невероятно преувеличиваются реальные масштабы измены, предательства и шпионажа. Ежовщина не приняла бы таких масштабов, если бы она не получила широкой поддержки во всех слоях советского общества, которое пережило сильные и противоречивые воздействия за последние два десятилетия.

С одной стороны, глубокие преобразования в стране в 30-х годах лишь усилили эффект от революционных последствий Октябрьской революции и Гражданской войны. Они открыли огромные возможности для социального роста и раскрытия талантов и способностей десятков миллионов людей.

С другой стороны, как и во время всякой революции, глубокие общественные преобразования имели свою теневую сторону. Кардинальные изменения в социальном положении, профессиональных занятиях, политическом мировоззрении, культурных ценностях у большинства советских людей произошли в кратчайшие сроки. Быстрый социальный подъем миллионов людей породил у многих отравление сознания, схожее с тем, что происходит во время «кессонной болезни» у водолазов в случае их слишком быстрого подъема наверх. Открытие новых культурных горизонтов сопровождалось вторжением в сознание людей мешанины из примитивных шаблонов политической пропаганды и подхваченных в обывательской среде вздорных слухов и искаженных представлений об окружающем мире.

Этими настроениями были заражены люди в самых различных слоях советского общества задолго до 1937 года. Отражая отчасти ту атмосферу, которая господствовала среди многих советских людей, авторы очерка, опубликованного в книге о Беломорканале (Г. Гаузнер, Б. Лапин, Л. Славин), утверждали, что «опытные советские люди» могут «по особым внешним признакам» отличить «своих» от «чужих»… «Наш человек», говорят они, глядя внимательно. Или «не наш». Авторы книги без труда разглядели на улицах Москвы «не наших людей»: «Вот с вокзала идет группа крестьян с угрюмыми и насмешливыми лицами, в сибирских шубах, неся пилы, обернутые войлоком. По дороге они не прочь выпросить милостыню. Они расспрашивают прохожих, как пройти на завод. Они называют завод… Это беглые кулаки. И вот в сломавшемся станке рабочий находит подброшенный болт». Вслед за авторами книги миллионы советских людей были готовы объяснять сложные проблемы страны вредительством тайных врагов.