Карл Крист - История времен римских императоров от Августа до Константина. Том 2.

Полной противоположностью во многих отношениях является приписываемая Сенеке трагедия «Октавия», которая живописует судьбу и гибель бывшей замужем за Нероном дочери Клавдия. Эта трагедия показывает бессилие отдельного человека и всемогущество абсолютного правителя, и все это независимо от личных качеств.

О Луции Аннее Сенеке (4 г. до н.э. — 65 гн. э.), сыне оратора, уже шла речь при других обстоятельствах. Вне всяких сомнений Сенека Младший был разносторонним писателем, оратором и философом нероновской эпохи и одновременно придворным, пережившим все взлеты и падения такого положения: с 41 по 49 г.н.э. при Клавдии — ссылка на Корсику, потом при заступничестве Агриппины — возвращение и назначение воспитателем Нерона, с 54 по 62 г.н.э. — ведущая роль в политическом руководстве империи, уход на вынужденный достойный покой и, наконец, в связи с заговором Пизона самоубийство.

Центром его творчества являются философские труды «Диалоги» и «Письма к Луцилию», в обоих случаях проблемы этики. В «Диалогах» Сенека обсуждает вопросы собственного существования, в «О счастливой жизни» — философское обоснование образа жизни достигшего большого богатства государственного деятеля, в «Об отдыхе» — свое отвращение к общественной жизни. При всем этом обогащенный эклектикой стоицизм с выраженной гуманистической и космополитической тенденцией, позиция, которая объясняет, почему позже Сенека был принят христианскими авторами и удостоился предполагаемой переписки с апостолом Павлом.

В 88-м письме к Луцилию Сенека так описывает специфику современной философии: «Подумай, сколько времени у тебя похищает телесное недомогание, сколько общественные, сколько домашние дела, сколько ежедневные происшествия, сколько сон. Измерь время своей жизни: для столь многого его не хватит. Я говорю о свободных искусствах: но и философы, сколько излишнего тащат они с собой, как много того, что неприменимо в жизни. И они тоже распространялись о делении на слоги, об особенностях союзов и предлогов, хотели не отставать от грамматиков и геометров. Все излишнее из их учений они перенесли в свои. А успех в конечном результате тот, что они лучше умеют говорить, чем жить».

В своем 90-м письме он противопоставляет этому первостепенные, на его взгляд, задачи философии: «Что ты требуешь от нее подобные пустяки? Посмотри: ее задача и искусство — изображение самой жизни; все остальные искусства находятся под ее властью! Ибо кому служит жизнь, тому служит и все, что украшает жизнь. Однако она нацелена только на счастливую жизнь: туда она ведет, туда она открывает пути. Она показывает, что настоящее, а что кажущееся зло, она освобождает дух от тщетности, дает ему истинное величие, ставит на место раздутое и зиждившееся лишь на пустой видимости и не терпит незнания разницы между величием и надутостью. Предметом ее учения является вся природа, а также ее собственная. Она дает сведения о сущности богов, о подземном царстве, о домашних богах и гениях, которые принадлежат ко второму классу божественной сущности, где они живут, что делают, что знают и чего хотят. Это святыни, на которые она молится, откроют не только храм отдельной общины, но и беспредельные жилища всех богов и сам мир, истинные изображения и истинный лик которых она выставляет на обозрение духу».

Кроме подобных далеко идущих мыслей, у Сенеки встречаются обыденные размышления и факты, которые относились к людям на все времена, такие, например, как: «Нигде нет того, кто есть повсюду», и не менее правильные слова о времени; «Все, Луцилий, нам чужое, только время принадлежит нам: только это быстротечное и легко пролетающее благо дала нам природа в собственность. И так велика глупость смертных, что получатель небольшого и незначительного благодеяния, которое в любом случае заменимо, считает себя должником: никто однако не считает себя должником, если получил время, хотя оно является единственным, что благодарный не может возместить» («Письма к Луцилию», I. 3).

Не меньшее внимание привлекли трагедии Сенеки, которые оказали большое влияние на европейскую драму и, между прочим, были переведены Лессингом. И в них также заметны те противоречия, которые были свойственны Сенеке: «Тот же самый человек, который, как никто в Риме, ненавидит гладиаторские бои, как трагический поэт купается в крови, наслаждается ужасным, позволяет свирепствовать ненависти, подстрекает зло; внезапно наряду с этим обнаруживается душевное благородство и простота, святость и спасение от страданий и мыслей о смерти с воистину трагической силой. Сенека — человек крайностей, противоречий, и испанец в нем мешал стоическому мудрецу жить так, как он проповедовал» (О. Вайнрайх «Римская сатира». Цюрих, 1949).