Себастьян Хаффнер - Пруссия без легенд

Это проявилось в первый раз во время большого балканского кризиса между Россией и Англией, который в 1878 году угрожал ввергнуть Европу во всеобщую войну. Конгресс, который урегулировал ситуацию, проходил тогда в Берлине, его председателем был Бисмарк, а условия мира зависели от него как от "честного маклера". Германская Империя стала третейским судьей Европы — почетная роль, которую Пруссия никогда не могла играть или даже только желать. Но прусская политика не могла больше проявляться в этой роли. Миротворец Бисмарк должен был пресечь действия победоносной России; и это был конец столетней прусско-русской дружбы и начало германо-русской вражды, у которой впереди также была почти столетняя история. Она вскоре вынудила Бисмарка на следующий шаг: союз с Австрией, на этот наиболее непрусский союз из всех возможных, из которого однако Германская Империя никогда более не смогла выйти.

Совсем не прусской была также и колониальная политика, на которую очень неохотно согласился Бисмарк в восьмидесятые годы под давлением немецких предпринимателей, действовавших в международной сфере, и "социал-империалистической" пропаганды, которые видели в колониях выход из тяжелого экономического кризиса. С Пруссией и с прусскими интересами это вообще не имело ничего общего. Однако Германия стала гораздо сильнее, чем Пруссия, уже при Бисмарке, который все еще думал по-прусски и искал пути притормозить "свою" Германию. После его отставки не было больше никого, кто тормозил бы Германию, и лозунгом стало: "Полный вперед!"

История Германии при Вильгельме II как известно становится весьма захватывающей, драматической историей блеска и нищеты, высотного полета и падения, но мы здесь рассматриваем не историю Германии, а историю Пруссии, и тут мы находим себя, когда достигнута эпоха Вильгельма, в затруднительном положении: ибо вдруг нет больше никакой прусской истории; что было некогда историей Пруссии и что в империи Бисмарка еще представляло определенный контрапункт к немецкой истории, в период времени между 1890 и 1914 годами стало несущественной провинциальной историей. Не то чтобы Пруссия, в особенности западно-немецкая Новопруссия, в которой располагались большие, ныне мощно расцветавшие немецкие индустриальные районы, были отлучены от процесса расцвета мощи Германии при Вильгельме: от индустриальной экспансии, от строительства флота, от "мировой политики". Просто теперь все это не имело ничего общего с Пруссией, с прусским государством, с прусскими традициями. И если есть еще что достойного упоминания о Пруссии в эту эпоху, так это поразительный процесс скрытого отмирания и внутренний раскол. Испытанная сила интеграции прусского государства теперь явно ослабела. Западно-германская Новопруссия восторженно принимала участие в подъеме Германии при Вильгельме, она ощущала себя при этом освобожденной и окрыленной. Но в "Старопруссии", Пруссии 1772 года, в юнкерской и крестьянской стране к востоку от Эльбы, которая в индустриальном государстве Германия неожиданно оказалась пониженной до статуса бедного родственника, вспомнили об утраченном праве первородства, начали культивировать собственный стиль поведения, впали в болезненную, ворчливую и брюзгливую словесную фронду по отношению к новому немецкому бытию, к пышности, к богатству, к мании величия. Кайзер, который столь явно забыл, что он собственно должен быть королем Пруссии, тоже не способствовал смягчению этой критики со стороны юнкерства. Можно понять эту критику. Действительно, в Германии Вильгельма было немало неприглядного хвастовства и чванства выскочек, от которых выгодно отличались старопрусские скромность и солидность. Прусские юнкерские офицеры и солдаты из крестьян действительно некогда поставили на ноги удивительное государство, а без этого государства не было бы Германской Империи, которая нынче столь высокомерно подминала его по себя. Как же это случилось? Разве не прусский премьер-министр собственной персоной наряду с этим должен был быть рейхсканцлером? Теперь вдруг неожиданно рейхсканцлер наряду с этой должностью занимал и должность прусского премьер-министра, в том числе и когда он был баварцем, как князь Хоэнлоэ, или мекленбуржцем, как Бюлов, или отпрыском франкфуртской семьи банкиров, как Бетманн-Хольвег, или снова баварцем, как Гертлинг, или даже членом правящей баденской династии, как принц Макс. Уже стало явно видно, что старая Пруссия, "к востоку от Эльбы [ Ostelbien ]" — тогда появилось это выражение, — в Германской Империи, которая существовала благодаря ей, в короткие десятилетия превратилась в задворки, в провинцию, в "деревню". Да к тому же она жила за счет империи: её производство зерновых поддерживалось рентабельным только за счет высоких защитных таможенных пошлин, что удорожало хлеб для западно-немецких промышленных рабочих, а хозяйства к востоку от Эльбы, несмотря на это, были все в долгах. Бедная старая Пруссия!