Барбара Такман - Загадка XIV века

Французские аристократки горевали по мужьям и любовникам, особенно, как заметил Фруассар, постоянно тревожившийся о своем патроне, «мадам де Куси, она плакала дни и ночи напролет и никак не могла успокоиться». Вероятно, по совету братьев, герцогов де Лоррен, которые пришли ее утешить, мадам де Куси написала 31 декабря дожу Венеции и попросила о помощи в выкупе мужа. Два посланника — камбрезийский рыцарь Робер д’Эне, в сопровождении свиты из пяти дворян и оруженосцев, и Жак де Вийей, кастелян Сен-Гобена, одного из владений де Куси — были отправлены по отдельности для освобождения де Куси и Анри де Бара. Расходы по большей части были оплачены Людовиком Орлеанским.

Проблема сбора выкупа была сопряжена с беспокойством по поводу того, как следует относиться к правителю нехристианского мира. От него можно было ожидать только самого плохого. По совету Жана д’Эльи, который сообщил о страсти султана к охоте, ему приготовили великолепные подарки. Дюжину белых кречетов редкой и дорогой породы — Джан-Галеаццо, по слухам, каждый год посылал султану две такие птицы, — каждую с собственным сокольничим, отправили вместе с перчатками, расшитыми жемчугом и драгоценными камнями. Добавили и дюжину крепких борзых и десять прекрасных лошадей с седлами богатой работы, на которых сарацинскими буквами были выгравированы соответствующие надписи. Чепраки из чудесного алого реймсского полотна, неизвестного на Востоке, украшали пряжки в виде золотых роз. Лошадей сопровождали грумы в красно-белой ливрее. В качестве тонкого комплимента Баязиду, на гобеленах из Арраса были изображены сцены из истории Александра Великого, якобы предка султана. Подарки повез опытный дипломат — королевский гофмейстер — и три посла-аристократа, чиновники герцога Бургундского. Они выехали 20 января 1397 года договориться о выкупе. Стараясь сдержать клятву, данную султану, Жан д’Эльи выехал раньше послов с письмами для пленников.

Улаживание отношений с Джан-Галеаццо в связи с его влиянием на оттоманский двор сделалось вдруг чрезвычайно важным, а потому послы поехали через Милан для переговоров с герцогом. Первая жена Галеаццо была французской принцессой, и король воспользовался своим правом — добавил на герб Висконти королевскую лилию и приложил все усилия для того, чтобы добиться помощи Галеаццо. Тем временем первая группа послов, выехавшая в начале декабря, добралась до Венеции. Там они узнали о поражении и попытались встретиться с пленниками. Венеция была заинтересована в торговле с Левантом и в поддержании связей с мусульманским миром, она служила чем-то вроде посредника — передавала новости, давала кредиты, обеспечивала проезд.

В Бургундии и Фландрии герцог снова стал усиленно собирать налоги. Подданные еще не опомнились от поборов, которые пошли на финансирование крестового похода, а с них уже требовали деньги для спасения выживших пленников. Традиционную помощь на выкуп аристократов выжимали из каждого города и провинции, не обошли стороной и священство. Герцогу Бургундскому пришлось торговаться, он встретился с сопротивлением и получил меньше, чем запрашивал. Суммы налогов были не единовременными, они растягивались на месяцы и годы. Три года спустя их все еще взимали и обсуждали. «Денег! Денег!» — писал Дешан на протяжении всей своей жизни. Снова и снова, говорил он, простой народ, доведенный до отчаяния, поднимается и убивает сборщиков налогов, а потом, изумленный собственным успехом, вновь успокаивается, и его опять усмиряют — аристократы мечами, а стряпчие бумагами, оглашая мир грозным кличем: «Вот тебе деньги! Вот тебе деньги!».

Дела де Куси в Прусе обстояли неважно. Судя по некоторым свидетельствам, он впал в глубокую меланхолию, и ничто не могло его вывести из тоски. Он говорил, что не увидит более Франции, и это приключение для него последнее. Его оценка была реалистичной, скорее всего основанной на его физическом состоянии: де Куси страдал от ран и от болезни в суровых условиях, а не «оплакивал победу антихриста над христианами», как предположил первый историк рода де Куси Жан Л’Алуэ. В 56 лет он еще не был стар, хотя обычно считают, что в Средние века старость наступала рано. На самом деле, большая часть населения умирала рано, но те, кто доживал до пятидесяти и до шестидесяти, не были дряхлыми, и с умом у них было все в порядке. Статистика может отразить ожидаемую продолжительность жизни, но не то, какими люди видели сами себя. Если судить по анонимному стихотворению середины XIV века, продолжительность жизни равнялась 72 годам и состояла она из двенадцати возрастов, соответствующих месяцам в году. В 18 юноша, точно март, трепещет с приближением весны; в 24 настраивается на любовный лад, словно цветы в апреле, и в душу его вместе с любовью входят благородство и добродетель. В 36 лет он достигает полного расцвета, что соответствует точке солнцестояния, его кровь горяча, как солнце в июне; в 42 он обретает опыт; в 48 задумывается о сборе урожая. В 54 года он вступает в сентябрьскую пору жизни, когда следует делать припасы. В 60 лет наступает октябрь — предвестник старости; в 66 — темный ноябрь, зелень увядает и умирает, и человек должен думать о смерти, а наследники ждут, когда он умрет, если он беден, и с еще большим нетерпением, если он богат. Семьдесят два года соответствуют декабрю, когда жизнь мрачна, как зима, и ничего более не остается, кроме как умереть.