Литтон Стрэчи - Королева Виктория

Альберт был тронут не менее генерала Шрекенштейна. Он лишился любимой дочери, чей пытливый ум уже начал удивительно напоминать его собственный, — обожаемой ученицы, которая через несколько лет могла превратиться в почти равного ему союзника. По злой иронии судьбы у него забрали умную, увлеченную искусствами и науками, проявляющую сильный интерес к меморандумам и симпатизирующую ему дочь и оставили сына, не обладающего ни единым из этих качеств. Принц Уэльский явно пошел не в отца. Молитвы Виктории не были услышаны, и с каждым годом все очевиднее становилось, что Берти был истинным потомком дома Брунсвиков. Но эти проявления врожденных качеств лишь удвоили усилия родителей; возможно, еще не поздно выправить молодой побег, направляя его в нужную сторону постоянным давлением и тщательной подвязкой. Испробовали все. Юношу с группой отборных преподавателей отправили в турне по континенту, но результаты обманули ожидания. По требованию отца он вел дневник, который принц по возвращении проверил. Он оказался потрясающе скудным: какое обилие интереснейших наблюдений можно было поместить под заголовком: «Первый принц Уэльский встречается с Папой Римским!» Но их не было вообще. «Le jeune prince plaisit a tout le monde, — доложил Гизо старый Меттерних, — mais avait l’air embarrasse et tres triste» [31] Молодой принц всем очень понравился, но выглядел смущенным и очень печальным (фр.). . Когда ему исполнилось семнадцать, поступил меморандум за подписями королевы и принца, уведомляющий их старшего сына, что теперь он уже вышел из детского возраста и, следовательно, должен быть готов к исполнению обязанностей христианского джентльмена. «Жизнь складывается из обязанностей, — говорилось в меморандуме, — и по должному, пунктуальному и бодрому их исполнению как раз и можно узнать истинного христианина, истинного солдата и истинного джентльмена… Перед вами откроется новая сфера жизни, в которой следует научиться отличать, что надо делать и чего делать не надо, и это потребует от вас куда больших усилий, нежели любой из предметов, изучаемых вами до сих пор». Получив меморандум, Берти расплакался. Одновременно был составлен еще один меморандум с пометкой «секретно: к сведению джентльменов, назначенных для воспитания принца Уэльского». В этом длинном и подробном документе излагались «некоторые принципы», которым должны подчиняться «манеры и поведение» джентльмена «и которые, как думается, могут пойти на пользу принцу Уэльскому». «В обществе, — говорилось далее в этом замечательном документе, — джентльмена отличают следующие качества:

1. Его внешний вид, его поведение и одежда.

2. Характер взаимоотношений с окружающими и обращение с ними.

3. Желание и способность достойно вести себя в беседе или в любом ином занятии, принятом в обществе, в котором он оказался».

Затем на нескольких страницах следовал подробнейший анализ этих пунктов, и заканчивался меморандум следующим призывом к джентльменам: «Если они должным образом осознают ответственность своего положения и учтут все изложенные выше пункты, продемонстрируют собственное благородство, действуя во всех случаях согласно этим принципам и не считая ни один из них слишком малым и несущественным, а, напротив, неуклонно придерживаясь соответствующей линии поведения, они окажут неоценимую услугу молодому принцу и подтвердят правильность выбора, сделанного царственными родителями». Год спустя юного принца послали в Оксфорд и тщательно следили, чтобы он не сталкивался с другими студентами. Да, испробовали все что можно — все… с одним лишь исключением: никто и никогда не позволял Берти развлекаться. Да и к чему это? «Жизнь складывается из обязанностей». Разве может быть в жизни принца Уэльского место развлечениям?

Тот самый год, лишивший Альберта принцессы крови, принес еще одну, и даже более серьезную потерю. Барон нанес в Англию последний визит. Двадцать лет, как он сам сказал в письме к королю Бельгии, он исполнял «тяжелые обязанности старшего друга и доверенного советчика» принца и королевы. Ему было семьдесят; он устал и телом, и душою; пришло время уходить. Барон вернулся домой в Кобург, поменяв раз и навсегда страшные секреты европейской политики на провинциальную болтовню и семейные сплетни. Усевшись в кресле у камина, он предавался воспоминаниям — не о генералах и императорах, а о соседях, родственниках, о давних домашних происшествиях, о пожаре в отцовской библиотеке, о козе, которая взбежала наверх в комнату сестры, сделала два круга вокруг стола и снова сбежала вниз. Его по-прежнему мучили несварение желудка и депрессия; но, оглядываясь на прожитую жизнь, он не ощущал разочарования. Его совесть чиста. «Я работал, пока были силы, — сказал он, — и делал то, в чем никто не может усомниться. Сознание этого и есть моя награда — и никакой другой я не желаю».