М Ройзман - Все, что помню о Есенине

Детальное изложение взаимоотношении Есенина с имажинистами будет напечатано в No 5 "Гостиницы для путешествующих в прекрасном", официальном органе имажинистов, где, кстати, Есенин уже давно исключен из числа сотрудников.

Таким образом, "роспуск" имажинизма является лишь лишним доказательством собственной распущенности Есенина.

Рюрик Ивнев, Анатолий Мариенгоф, Матвей Ройзман, Вадим Шершеневич, Николай Эрдман".

Я перечитал это письмо еще раз и уставился на свою подпись.

Не стану описывать ссоры из-за этого письма, которые происходили в нашей группе. Перейду сразу к весне 1925 года, когда Есенин вернулся с Кавказа в Москву и зашел днем в клуб поэтов. Я проверял в буфете некоторые счета у нашего заведующего столовой. Сергей положил мне руку на плечо, я обернулся, он сделал знак, чтоб я шел за ним. Мы вошли в комнату президиума. Он запер дверь на ключ, повесил пальто на крючок и бросил свою шляпу на подоконник.

- Значит, или подписывай письмо против Есенина,- сказал он,- или уходи от нас? Так?

- Нет, Сережа, не так,- ответил я.- Я этого письма не подписывал!

- Да ты что?

- Рюрик тоже не подписывал!

{243} Я вынул из ящика стола книжку с телефонами поэтов, нашел номер Ивнева, дал Есенину и подвинул к нему аппарат. Он позвонил, попросил к телефону Рюрика. Ему ответили, что Ивнев с середины июля уехал и вернется недели через две.

- Николай Эрдман тоже этого письма не подписывал,- продолжал я.- У него телефона на Генеральной улице (Теперь Электрозаводская.) нет. Звони Борису!

Найдя нужный телефон, я сказал его Сергею - он позвонил. Трубку взяла жена Бориса, танцовщица Вера Друцкая, обрадовалась Есенину. Они немного поговорили, и она позвала Бориса. Эрдман объяснил, что Николай этого письма не подписывал. Предлагали его подписать Борису и Якулову, оба отказались.

- А Шершеневич? - спросил Сергей, положив трубку.

- Вадим дал карт-бланш Анатолию. В письме есть обычный каламбур Шершеневича: "Роспуск имажинистов является собственной распущенностью Есенина".

Сергей некоторое время сидел, раздумывая.

- В письме есть ссылка на другое письмо, написанное в "Известия" Гиммельфарбу? - задал он вопрос.

- Даю тебе честное слово, Сережа, что этого письма никто из нас в глаза не видал и ничего о нем не слыхал!

- Верю! - согласился он.- А в пятом номере "Гостиницы" меня разнесут?

- Я хлопотал об издательстве "Общества имажинистов". Не разрешили. "Гостиница" кончилась! Он молчал.

- Мариенгоф хотел осрамить меня, как мальчишку! - сказал он тихо, и в его голосе появилась хрипота. Я предложил ему выпить ситро.

- Содовой! - прохрипел он.

Я встал, отпер дверь, подошел к буфету, мне откупорили бутылку содовой воды и дали бокал. Я понес все это Есенину. Еще отворяя дверь, услыхал его громкий хриплый голос.

- Что же тут непонятного? - говорил он по телефону.- Разорвать "Прощание с Мариенгофом"... Да, нет, к дьяволу!..

С кем он разговаривал? С Галей Бениславской?

{244} С И. В. Евдокимовым, редактором его собрания сочинений в Госиздате?

Я налил Сергею бокал содовой, он жадно его выпил, потом осушил всю бутылку.

В это время в дверь постучали, и вошел недавно избранный председатель союза Шенгели. Георгий Аркадьевич сказал, что был на вечере Есенина в Союзе писателей (Дом Герцена), слушал его поэму "Анна Снегина" и удивлен, что эта вещь большого мастерства не дошла до слушателей. Он просил Сергея выступить в клубе поэтов для членов союза. Есенин стал отказываться, потом согласился.

Когда я заканчивал эту главку, мне пришла в голову мысль: как ныне расценит письмо в "Новый зритель" бывший председатель "Общества имажинистов" Рюрик Ивнев? Я написал ему письмо и приложил вырезку из журнала. Вот ответ Ивнева:

"Дорогой Мокка!

Большое спасибо за вырезку из журнала "Новый зритель". Она открыла мне глаза на то, что творилось за нашей спиной. Ты, как бывший член секретариата "Ордена имажинистов" и как быв. секретарь "Ассоциации вольнодумцев" должен хорошо помнить, что бывали случаи, когда Мариенгоф подписывался за нас при отправлении исходящих бумаг, связанных с хозяйственной деятельностью по кафе "Стойло Пегаса", но это делалось в исключительных случаях, когда, например, кого-нибудь из нас не было в Москве.

Но, к моему величайшему удивлению, я узнал (почти через полвека!!!), что Мариенгоф расширил свои "права подписи" до того, что подписал за нас чудовищно нелепое письмо в редакцию "Зрителя" и "Известия", которое было передано Гиммельфарбу. Я хорошо помню, что никогда не подписывал да и не мог подписать этого бредового письма, даже если бы в то время был в Москве, а меня как раз в это время в Москве не было.