М Ройзман - Все, что помню о Есенине

- Проходите, граждане, не задерживайтесь!

Когда Дид-Ладо выводил под четверостишием имя и фамилию автора, раздался крик на бульваре: в то время ночью случались и грабежи и драки. Милиционер побежал на выручку, а Дид-Ладо слез со стремянки, вытер кисть и хотел подхватить ведро. В это время Колобов схватил другую кисть, окунул ее в ведро с краской и сбоку четверостишия вывел: "Мих. Молабух". Некоторые говорили, что его так прозвали; другие, - что он под таким псевдонимом напечатал где-то в провинциальной газете свои стихи.

Через несколько минут вся группа вошла с черного хода в "Стойло". Дид-Ладо уже поглощал один стакан кофе за другим, когда кто-то из официанток сказал, что пошел сильный дождь. Есенин заволновался: не смоет ли {55} со стены надпись? Дид-Ладо ответил: пусть поливают из брандспойта, все будет цело!

Рано утром я пошел на Страстную площадь, чтобы досмотреть, уцелела ли надпись. Вся площадь была запружена народом, па темно-розовой стене монастыря ярко горели белые крупные буквы четверостишия:

Вот они толстые ляжки

Этой похабной стены.

Здесь по ночам монашки

Снимали с Христа штаны.

Сергей Есенин.

Ни у кого из москвичей и сомнений не было, что эти строки сочинены Есениным. К тому времени его "Инония" была не только много раз напечатана, но и прочитана им с неизменным успехом в различных аудиториях. А в поэме были такие строки:

Ныне же бури воловьим голосом

Я кричу, сняв с Христа штаны...

С Е с е н и н. Собр. соч., т. 2, стр. 39.

Эти три последних слова Сергей и положил в основу своего хлесткого четверостишия.

Милиционеры уговаривали горожан разойтись и оттесняли их от монашек, которые, намылив мочалки, пытались смыть строки. Некоторые в толпе ругали Есенина, но большинство записывали четверостишие Сергея и кричали монашкам, что на Страстном монастыре давно пора повесить красный фонарь. Кое-кто из милиционеров улыбался и говорил монашкам, чтобы они поскорее покончили с надписью. Кто-то притащил колун, монашки стали им сдирать буквы,темно-розовая краска сходила со стены, а белая буква словно въелась в кирпич...

Как-то я спросил Дид-Ладо, что он подмешал в белила. Он засмеялся и сказал:

- Это секрет изобретателя!

Между тем толпа на площади, в конце Тверского бульвара, вокруг памятника Пушкина настолько разрослась, что преградила путь всякому движению. Приехали конные милиционеры, и только после этого народ стал расходиться.

Конечно, имажинисты думали, что четыре строчки на стене Страстного монастыря даром не пройдут.

{56} Священнослужители с амвонов поносили святотатца отрока Сергея Есенина, вокруг Страстного монастыря был совершен крестный ход, но никого из нас никуда не вызывали; Разумеется, о четверостишии Сергея узнали не только москвичи - весть об этом облетела многие города. Сам же Сергей чувствовал себя преотлично и, поблескивая глазами, говорил:

- Погодите! Дойдет до Клюева - разозлится. Весной 1925 года Есенин выступал в клубе поэтов, где присутствовали только члены союза. Он читал свои новые вещи: "Персидские мотивы", "Анну Онегину" и имел ошеломляющий успех. Ему задавали много вопросов. Одна из поэтесс, прижимая руки к груди, сказала:

- Сергей Александрович! Вы же - классик. Зачем же писали страшное четверостишие на стене монастыря?

Есенин с улыбкой ответил:

- Год-то какой был. Монастыри ударились в контрреволюцию. Конечно, я озорничал. Зато Страстный монастырь притих...

Мне пришлось уехать из Москвы, о чем расскажу в следующей главе, а когда вернулся, Дид-Ладо сообщил о том, что он по просьбе Шершеневича и Мариенгофа написал картонный плакатик: "Я с имажинистами" - и ухитрился повесить его на шею памятника Пушкину. Узнав об этом, Сергей рассердился и велел его сейчас же сорвать. Это и была первая черная кошка, которая пробежала между Есениным и левым крылом имажинистов.

Когда я договаривался с Вадимом о художнике для обложки нашего совместного сборника "Красный алкоголь", он подтвердил всю историю с этим плакатиком. Только сказал, что его сорвал кто-то из проходящих по Тверскому бульвару.

В конце двадцатых годов в Страстном монастыре был открыт антирелигиозный музей. Перед входом, где раньше находилась божница, висели две иконы: на одной из них был изображен неведомый святой, а под ним был плакат: "На этой иконе нарисован купец Грязнев - ростовщик и развратник". На второй иконе красовалась пышная неизвестная святая, а под ней плакат пояснял: "Вы видите на этой иконе крепостницу и развратницу императрицу {57} Екатерину Вторую, над ней справа в облаках - не лики ангелов, а лица ее многочисленных любовников".