Андрей Романов: Военный дневник

[28 октября]

Уже сегодня 28 ок<����тября>, прошло 10 дней, и весь фронт стоит. Немцы этим временем пользуются, и из агентурных сведений мы знаем, что они укрепляют свои границы. А брать эти укрепления - лишние жертвы. Вместо того, чтоб на их плечах вторгнуться в пределы Германии, мы ждем, ждем. Почему неизвестно. Сколько ни запрашивали штаб Верх<����овного> гл<����авнокомандующего>, ответы получались, как сказано выше, относительно мостов и т. д. Мы все здесь пришли к глубокому убеждению, что Данилов орудует не только помимо нач<����альника> шт<����аба> Янушкевича, о чем я уже писал выше, но и помимо Верх<����овного> гл<����авнокомандующего>. Сопоставляя все мелочи, уясняется та картина, что Верх<����овный> гл<����авнокомандующий> не в курсе дела, у него нет общего плана - в результате нет общей воли, нет цели, нет идеи. Директивы шт<����аба> Верх<����овного> гл<����авнокомандующего> в лучшем случае, когда в них и мелькают идеи, являются лишь решением задачи на основании результатов боев, но эти указания никогда не идут в глубь, а ограничиваются указаниями, до какого рубежа дойти. Рубежи эти очень малы - верст 60-100. Но дальше - ни полслова. Затем проходит томительно время стоянок, и вдруг снова задача дается, короткая и часто без связи с предыдущим периодом, под влиянием случайных успехов или неуспехов, в каком-либо частном месте.

Нынешний приезд Государя в Ставку совершенно атрофировал штаб Верх<����овного> гл<����авнокомандования>. В первый приезд Государь осыпал штаб милостями. Ну вот и к этому приезду они приготовились, и, действительно, их снова покрыли милостями. Но милость милостью, а дело делом. Но вот с дня приезда Государя в Ставку 22 окт<����ября> все застыло. Никаких указаний больше не дают и сыплют телеграмму за телеграммой о наградах, о представлении к наградам, а о войне как будто и забыли. Все это очень грустно, ибо в результате - лишние жертвы.

Когда Государь был у нас в Седлеце, 26 окт<����ября> в 8 ч. веч<����ера>, то из разговоров за столом и затем частной беседы Рузского с Государем было видно, что он вовсе не в курсе дела. Многое его удивляло, многое интересовало. Рузский представил ему карту с боевым расписанием. Когда Рузский уходил, Государь вернул ему карту, на что Рузский сказал: "Ваше Вел<����ичество>, не угодно ли сохранить эту карту?" Госуд<����арь> спросил: "А можно ли?" Это мелочь, конечно, но характерно то, что он три дня был в Ставке, и там ему общего плана войны не указали (да был ли он, вот еще вопрос?). А боевого расписания и подавно ему не дали, а то не обрадовался бы он так, когда Рузский ему отдал карту. Что Государю говорили в Ставке, - думается, что ничего. Да и не ему одному ничего не говорят, но и Верх<����овному> гл<����авнокомандующему> тоже.

Государь, как всегда, был бесконечно ласков со всеми, как всегда, все очарованы им, но его полное незнание обстановки войны глубоко всех смутило. Два-три вопроса, заданных за столом ген<����ералам> Рузскому и Орановскому, ясно на это указывало. Все были глубоко убеждены, что Государь все знает, и разочарование было тяжелое, и невольно всякий задавал себе вопрос, как могли в Ставке его так плохо ориентировать. Конечно, все ж знают, что сам Верх<����овный> гл<����авнокомандующий> ничего не знает, и при этих условиях что мог он сказать Государю - ровно ничего. Кто во всем этом виноват, вряд ли когда-либо узнаем, но, по общему мнению, виноват (Черный) Данилов. Общую характеристику его деятельности я дал уже выше. Из расспросов разных лиц видно, что у Данилова одно стремление - всю войну вести единолично. Никого не спрашивать, ни с кем не советоваться и всю славу и доблесть наших войск свести к своим стратегическим талантам. Ох уж эти кабинетные стратеги!

Несколько слов о приезде Государя в Седлец.

В воскресенье 26 окт<����ября> за завтраком Орановский говорит мне, что сегодня вечером ожидается приезд Государя. Днем Кубе мне говорит то же самое, но со слов буфетчика. Мы видели усиленную чистку вокзала, несли флаги. Видна была суета. Я решил не идти встречать поезд, ибо делать нечего. Сидел у себя в вагоне и обедал, когда прибежал жандарм (это было в 7 1/2 ч. веч<����ера>) и передал, что ген<����ерал> Рузский меня требует на вокзал, куда он прибыл в ожидании поезда. Я живо оделся и пошел. Оказывается, ген<����ерал> Рузский просил меня придти поговорить с ним. Дело было в том, что после завтрака Орановский говорит мне, что ген<����ерал> Рузский представил меня к награде по телеграфу. На это штаб Верх<����овного> гл<����авнокомандующего> запросил, был ли я в сфере огня. Рузский спросил об этом полк<����овника> Сегеркранца, который был со мной в командировке в Варшаве, который и ответил, что я был в сфере артилл<����ерийского> огня. Вот Орановский и хотел у меня узнать, так ли это было. Я ему ответил, что в никакой сфере огня я не был. Единственно, когда я был в штабе 1[-го] Сиб<����ирского> кор<����пуса>, то мы были в 12 в<����ерстах> от немецких батарей, а вовсе не [в] 5 в<����ерстах>, как утверждал Сегеркранц. Дальность же артилл<����ерийского> огня не превышает 8 вер<����ст>. Орановский спросил, как же быть. Ген<����ерал> Рузский уже ответил, что я был в сфере огня. Я заметил Орановскому, что так подводить меня нельзя и, ежели меня спросят, был ли я в огне, я отвечу, что не был. Орановский смутился, указав при этом, что тогда я подведу Рузского. Это не мое дело, ответил я и прибавил, что очень прошу представление к награде остановить, ибо вовсе не желаю быть помехой. Он и обещал поговорить с Рузским.