Борис Вилькицкий - Борис Вилькицкий

Войдя в Карское море, я получил от одной из полярных радиостанций телеграмму: «Счастливы слышать, что Вилькицкий опять на родном Севере», с рядом подписей моей бывшей команды. Это было хорошим признаком, так как показывало известную эмансипацию и отсутствие слепой боязни репрессий. По радио я сносился с работавшими на Новой земле старыми друзьями, офицерами, и получил от них с оказией интересные письма. Придя в бухту Диксон, к северу от Енисея, я застал на своей бывшей радиостанции новых людей, но и они горячо меня приветствовали и между прочим сообщили, что скрашивают свое унылое довольствие доставленными мною в 1918 и 1919 годах консервами.

Во главе речной экспедиции, встретившей меня, состояли полковник царского времени, Георгиевский кавалер Ю. А. Конисский [51]и сибиряк присяжный поверенный И. П. Оглоблин. Очень требовательные и придирчивые, мои противники по вопросам приемки судов и грузов, о политике они со мной говорили свободно и высказывали полные оптимизма чаяния и прогнозы.

Узнал я, что ученый физик Н. В. Розе, которому я сдал экспедицию в день эвакуации из Архангельска, оставался моим преемником на этом посту в течение двух лет, пока экспедицию не расформировали. Рассказали мне, что в первые дни, когда советские власти послали мне вдогонку телеграмму с предложением вернуться, большевики бахвалились: «Вот Вилькицкий вернется, мы его в тюрьму; настанет время идти в море, — мы его на корабль, а как снова вернется, — мы его опять в тюрьму!» Но в этом 1923 году никаких признаков такого отношения не было. Сообщили также, что с расформированием экспедиции мои бумаги и моя личная ценнейшая библиотека по Ледовитому океану и Северному морскому пути, которую начал собирать еще мой отец, была сдана в опечатанных ящиках на хранение в Главное гидрографическое управление как личный архив и библиотека Б. А. Вилькицкого.

Начальники речной экспедиции подтвердили мне сведения о НЭПе и о постепенной эмансипации интеллигенции. Говорили: «Живем вопреки большевикам и налаживаем жизнь во всех отраслях. При каждом из нас состоит по одному, а часто и по два архангела-комиссара из несведущих рабочих. В дело они не путаются, только загромождают административный аппарат, получают жалование и беспробудно пьют». Один из таких «архангелов» был и на речной экспедиции, тоже из рабочих, тоже пьяница и тоже довольно безвредный. Говорили они также, что приходится очень много работать, что всюду чувствуется недостаток сведущих лиц и что если бы их было больше, то изживание коммунизма шло бы более быстрым темпом.

Интересно отметить, пожалуй, следующий характерный случай: как-то вечером, после длинного рабочего дня и нудных обсуждений разных придирок к приведенному мной «Кооператору» малосведущих речных капитанов и механиков, остались мы одни в кают-компании и мирно беседовали на волнующие нас темы о грядущих судьбах России, и вот входит неизвестный мне молодой человек, опрятно одетый в суконную солдатскую гимнастерку. Вежливо обращаясь ко мне, он просит разрешения посидеть с нами. Я был готов предложить ему стакан чаю, как И. П. Оглоблин вскочил в сильном раздражении, стал на него кричать и выгнал его вон. Я с удивлением спросил И. П. Оглоблина, почему он так взъелся? Тогда он мне объяснил, что это был агент ГПУ или ЧеКа, не помню уже, как тогда называлось это малопочтенное учреждение, что в Красноярске ему хотели навязать официального представителя от этого учреждения, но что он категорически протестовал. Тогда ГПУ провело этого субъекта в артель грузчиков, нанятых на время плавания на бирже груда, что он, Оглоблин, восстал и против этого, но должен был в конце концов согласиться, получив заверения, что этот заведомый агент будет жить и работать наравне с другими грузчиками и ни во что вмешиваться не посмеет.

Тогда это происшествие произвело на меня сильное впечатление, являясь одним из доказательств того, что это учреждение, охватившее впоследствии своими щупальцами всю советскую страну, теряло почву под ногами в эпоху расцвета НЭПа. Евреев тогда не было ни на речной, ни на моей, Карской, экспедициях ни одного человека.

Ни разу никто не посмел меня назвать ни товарищем, ни господином начальником, чувствуя, по-видимому, что и то и другое обращение было неуместно. Звали все патриархально, по имени и отчеству.

Закончив все дела сдачи судов и грузов, — приемки небольшого количества экспортных товаров, которые кооператоры успели собрать с того дня, как им было дано разрешение снарядить свою собственную экспедицию, я вышел в обратный путь в Европу на английском пароходе, который пришел со мной. Чтобы лучше окупить расходы по фрахтованию парохода, я по дороге зашел в Архангельск, чтобы загрузить пароход лесом.