Б Рошфор: Невероятные приключения Фанфана-Тюльпана (Том 2)

Как светский человек, генерал Гейтс наконец побрился и выбрал подходящие условия для сдачи: англичане имели право на воинские почести с условием возвращения at home, England, * и обязательством никогда не привозить свой чай в страну бизонов, индейцев и кленового сиропа. Барджойн чтил данное

* англ. - домой, в Англию слово, но был в этом одинок, Сент-Джеймский кабинет не нес ответственности за генерала, пьющего шампанское вместо порто. Сняв штаны с англичан, Саратога имела важные последствия.

Первым было то, что знаменитый Бенджамин Франклин, изобретатель громоотвода, любезный старик с длинными волосами, уже давно страдающий коклюшем в Париже, где пропагандировал американскую Революцию, неистово принялся добиваться финансовой поддержки и военной помощи. И Франклин был приглашен в Министерство иностранных дел в Версаль, где министр Вержен официально информировал его о решении Людовика XVI вмешаться на стороне повстанцев. Вержен долго колебался, несмотря на сильное общественное мнение, но победа под Саратогой показала американскую военную мощь. И можно было верить, что они будут победителями. Прийти на помощь победителям было выгодно и 6 февраля 1778 г. стороны подписалили союзный договор. Новость дошла до Вэлли Форж месяц спустя, когда первый посол Франции, Конрад Жирар, был уже на пути в Америку. И событие это было орошено огромным количеством чудесного древесного спирта - ибо виски и пиво давно уже испарились. "Взорвавшийся дом", как его окрестили импровизированные дистилляторы, заставлял падать как мух многочисленных героев этой армии босяков, привыкших гнать питье из маиса. В Филадельфии, откуда англичане эвакуировались, Конгресс 4 мая единогласно ратифицировал договор, а 6 мая, после военного парада, большой прием, данный главнокомандующим и леди Вашингтон, позволил наблюдать множество военных и гражданских, спотыкавшихся на лестницах или валившихся в бегонии, благо еще, что употреблялся не древесный спирт, а подавалось шампанское и портвейн из запасов генерала Барджойна.

Вот такие слухи ползли по лагерю Вэлли Форж, но все могло быть и клеветой. Что достоверно, так что в то же самое время Вольтер принимал у себя Бенджамина Франклина и подавалось им старое бургундское. А чуть позже на приеме во французской академии, он обнял дважды и благословил "от имени Бога и Свободы внука Нового Сократа", и все присутствовавшие разразились рыданиями, скрепляя таким образом слезами любви связь короля с республикой, которая закалилась в мятеже против другого короля, - всего лишь англичанина!

- "Священное право встать на помощь народному суверенитету!" Вот забавно, - глубокомысленно заметил Лафайет Фанфану Тюльпану, когда счастливая весть о союзе достигла их ушей.

- Ах, господин генерал-майор, в том-то вся прелесть - в свою очередь иронично заметил Тюльпан. - А не на это ли вы столько лет трудились во Франции? И когда год назад вы сели на корабль, направлявшийся в Америку, не для того ли, чтобы принести им ваши шпагу и талант, быть примером и иметь последователей?

- Боже! Но не до такой степени! - ещё более задумчиво промолвил Лафайет.

Второе последствие Саратоги, менее примечательное для всеобщей истории, но оказавшее влияние на судьбу Тюльпана: приезд в ноябре 1777 г. в лагерь Вэлли Форж Присциллы Мильтон. Без нее, вполне возможно, жизнь обошлась бы с Тюльпаном иным образом, может быть, он стал бы сенатором Коннектикута, хлопковым плантатором в Вирджинии; праправнуки детей, которые не преминули бы появиться в Америке, жили бы в наши дни в Далласе, взирая на свои буровые вышки. Наш герой-весельчак затерялся бы на просторах США или стал куда серьезнее. Но появилась Присцилла...

Брючная мастерица Генри Барджойна, она, потеряв работу после жестокого поражения последнего, предложила свои услуги генералу Вашингтону. Но Вашингтон в них не нуждался и направил Присциллу к Лафайету, любителю заняться своим гардеробом, сохранившим французскую привычку даже стоя по колено в дерьме быть всегда в чистой рубашке и свежих брюках. Незаменимая в искустве глажения, чистки, штопки и крахмаления, Присцилла Мильтон подошла ему. Генерал-майор (а так именовали американцы нашего маркиза) вызвал сержанта и велел "наилучшим образом разместить мисс Мильтон".

Сержантом был никто иной, как Тюльпан. Он отыскал для неё грязный барак, где по прошествии всего лишь нескольких дней мы его видели занимающимся любовью; и он добился этого несмотря на угрозы скорее убить себя, чем отдаться, ибо она мол, в свои двадцать пять лет - непорочная девица. Ясно, что она себя вовсе не убила, а Тюльпан, если когда и каялся, то не кусал себе локти всякий день, когда отдавался чувствам, ибо она была не любовницей, отдававшей себя, а королевой кровопийцев, любовных кровопийцев, что ещё хуже, да вдобавок ещё и не выносимо болтлива. Он убедил себя никогда не слушать больше чем половину того потока слов, которым она ему так досаждала. Эту полуглухоту, облегчало впрочем то, что Присцилла, ко всем её клубкам, иголкам, утюгам и крахмалу, была ещё наделена от рождения ужасным вирджинским акцентом. Достаточно наслушавшись, чтобы представить, какое трагическое будущее ему уготовано, однажды, в январе, он открылся Лафайету во время инспектирования в заснеженном лагере, казавшемся в такой холодный день просто вымершим.