В Розанов: Русский Нил

В. В. РОЗАНОВ

РУССКИЙ НИЛ

Подготовка текста, вступительная статья и комментарий ВИКТОРА СУК.АЧА.

Однажды мне встретилась книга: "Уроженцы и деятели Владимирской губернии, получившие известность на различных поприщах общественной пользы... Собрал и дополнил А. В. Смирнов... Гор. Владимир, 1899". Верно, этот Смирнов перерыл тьму газет и журналов, выискивая имена своих земляков, собирая их "жития", чтобы для памяти потомкам и прославления земли владимирской утвердить дела и помыслы своих сородичей, запечатлеть в истории свою родину. Есть такие книги и для других губерний.

Если бы возродилась прерванная традиция составления таких словарей землячеств, то словарь Волги стал бы богатейшей энциклопедией: Карамзин. Гончаров, Языков, Радищев... И как бы далеко ни уходил человек от своего гнезда, наступает возраст, когда он неодолимо повертывает свой взор в ту сторону, откуда он вышел. "И вот почти в старости,- пишет Розанов,- мне захотелось пережить "опять на родине", пережить этот трогательный сюжет многих русских поэтов".

Он, однако, вышел не с берегов Волги. Розанов родился в дальнем углу лесного костромского края - Ветлуге. В этот уезд с молодой женой пришел письмоводителем его отец, Василий Федорович, не захотевший продолжить дело своего родителя - сельского священника. Он умер молодым, тридцатидевятилетним человеком, оставив сиротами восемь малолетних детей, после чего вдова его возвратилась в родной город - Кострому. Случилось это в 1861 году, когда Васе Розанову было около пяти лет. Розановых тут ожидала полунищета, а детей полное сиротство. После смерти матери в июле 1870 года Василий поступил под опеку старшего брата Николая. Здесь, в доме матери у Боровкова пруда, родилась розановская душа; здесь находился источник "творчества" Розанова - остальное было для него только "образованием". Отзвуки костромской жизни слышны в его автобиографических книгах: "Уединенное" (СПб. 1912), "Смертное" (СПб. 1913), "Опавшие листья" (СПб. 1913; Пг. 1915, 2 "короба"). Эти воспоминания, точно "касания перстами открытых ран", были зачем-то нужны ему, если он выносил их в печать' "Я вышел из мерзости запустения, и так и надо определять меня: выходец из мерзости запустения". Автобиографические страницы в "Русском Ниле" имеют свою жанровую условность ("фельетон для газеты"), но зная другие источники, биограф многое раскроет в недолгом, незаметном, но таком важном периоде жизни Розанова в Костроме.

"О мое страшное детство...

О мое печальное детство...

Почему я люблю тебя так и ты вечно стоишь передо мной...

"Больное-то дитя" и любишь..."

Но это - на закате дней.

Симбирск же был для Розанова "духовной" родиной. Свою отроческую жизнь здесь он описал ярко, с большой памятью о событиях и о тех тончайших движениях, какие обнаруживает душа, когда у нее "растут крылья". Биография Розанова стоит на "трех китах", на трех сваях. Это его три родины: "физическая" (Кострома), "духовная" (Симбирск) и, позднее, "нравственная" (Елец).

Следующая волжская стоянка путешественника Розанова была непродолжительной. Он мало говорит о ней. А рассказать ему было что. В Нижнем Новгороде он закончил гимназический курс и навсегда покинул берега "русского Нила". Гимназические годы В. Розанова прошли под "знаменем" Белинского. Пафос Белинского вызывал в юных душах безудержное стремление к знаниям. И Розанов приступает к широкому освоению культуры; он занимается практически всем: от естествознания до богословия. "Компиляция всегда составляла любимую форму, в которой с гимназических лет выражалась моя усидчивость и прилежность,- писал он в 1914 году.- Начавшись в III-м классе компедированием "Физиологических писем" Карла Фохта, она в V-У1-м классах выразилась в собрании обширных хронологических таблиц, и подборе матерьяла для этих таблиц, для чего я перечитывал книги по истории наук, истории живописи и проч. Матерьялы эти, тогда же собранные, были весьма обширны. Меня занимала мысль уловить в хронологические данные все море человеческой мысли, преимущественнее, чем искусства и литературы,- дав параллельно даты только важнейших политических событий. Вообще история наук, история ума человеческого всегда мне представлялась самым великолепным зрелищем" (ЦГАЛИ, ф. 419, оп. 1 ед. хр. 224 л. 213).

Приобретенные еще в гимназические годы разнообразные сведения стали основой той энциклопедической эрудированности, что окажется впоследствии важнейшей компонентой розановского интеллектуального мира, которому присущи и блистательные аллюзии с историческими понятиями, и причудливые манипуляции символами мировой культуры. Свобода, которую он проявляет в "мировом хозяйстве" (хотя она и не исключает исторической точности и конкретности соотнесения с наличной данностью, столь им уважавшейся),- одно из замечательных свойств его гения.