Олег Платонов - Мастера государственной измены

По сему пункту ни мыслить, ни писать без внутреннего содрогания, искреннего и сердечного раскаяния и трепета не могу, даже и за перо взяться; свидетель живый Бог сему, одна мысль о сем меня грызет и съедает, поливаю пред Богом Спасителем моим и пред ее Императорским Величеством слезы раскаяния и страдания; но что ж — могу ли возразить и сделать, чтобы не было сделано то, что сделано? Бог видит, что я сделал это не как умышленный злодей, но пред Ее Императорским Величеством предстою я как действительный злодей; искреннее и сердечное мое раскаяние и пролитие слез на всю жизнь мою остались мне единым утешением; да будет со мною воля Ее Императорского Величества! Умилосердись токмо, милосердая монархиня, над бедными сиротами детьми моими и братом и помилуй их! В дополнение и объяснение показанного уже мною, не по укрывательству, но истинно что и как упомнил, и теперь что и как могу упомнить, искренне, без всякого укрывательства, скажу об известной бумаге. Прочитавши оную, должен был о том донести, но я не исполнил сего, в чем я преступник, повергаю себя к стопам Ее Императорского Величества! Испугался, прочитав написанное, и истинно не поверил, зная того человека, который писал оную, но подумал, что хотя часть малая справедлива, о милостивых отзывах и милостивом принятии книг поданных, то радовался и надеялся милостивого покровительства и заступления; другого же никакого подвига при сем истинно, как пред Богом, говорю, не было. Прежнее намерение Шварцево по письму принца Гессен-Кассельского у меня и из головы вышло, и я о нем и вспомнил только уже здесь, когда показано оно мне было, что поистине, как пред Богом, говорю, чтобы думать тогда о введении той особы в орден, я бы и помыслить сего не осмелился и почитал бы то невозможным исполнению; но единственно надеялся только и ожидал милостивого покровительства и заступления. Показал сию бумагу князю Трубецкому, потому что советовались о посылке книг, то он просил, чтобы ему верно дать знать по возвращении Баженова, как приняты будут книги тою особою и что будет говорено; другим же, о которых говорено, подлинно ли показана бумага или только сказано, и мною ли или князем Трубецким, и скоро ли, верно того не помню; боюсь оклеветать кого напрасно, ибо и сам на память свою не надеюсь, но вспоминается теперь писав, что едва ли и князь Енгалычев не знал о том, ибо он тогда был очень дружен с бароном Шредером и князем Трубецким. Оставалась ли сия писанная Баженовым бумага у князя Трубецкого или нет, о том верно не помню. Для чего не отдал я князю Трубецкому самой сей бумаги, а отдал написанную мною, сего как ни старался вспомнить, не мог, а помню, что сделал я это из осторожности. Переписывая, я сократил ее и привел в литературный порядок; но как сокращал и что выпускал, не помню; и самой сей бумаги, что писано, не помню. Но сколько могу вспомнить теперь, то кажется мне, что я, отдавая кн. Трубецкому сию бумагу, не знал тогда, что из нее такое употребление будет сделано, что выписка будет дана барону и он по ней будет писать в Берлин или возьмет с собою, ибо я верно не помню, послал ли князь Трубецкой оную к барону или отдал ему ее, потому что не могу совсем припомнить, в Москве ли тогда был барон или в Берлине; но думал, сколько могу припомнить, что он хочет кому показать ее без меня, чтобы я не знал о том. Узнал же я от него о том, что сделана выписка, переведена и отдана или послана барону, уже после; но по прошествии какого времени, совсем не помню. Знал ли о сей бумаге князь Репнин или нет, сего совершенно не знаю и говорю сие по сущей справедливости, как пред Богом. Оставлена сия бумага у меня истинно с тем только, чтобы не отдать ее Баженову назад, чтобы он стал кому-нибудь показывать оную, и спрятана она была в бумагах моих, и с того времени она у меня и в руках не была; по прошествии сколького времени не помню, в деревне я искал ее, чтоб сжечь, но не нашел, и помнится, что и у князя спрашивал Трубецкого о его списке, то сколько могу припомнить, кажется, что он мне сказал, что сжег. Другого же намерения, паче же злого, свидетельствую я Самим Богом, не было ни у меня и ни у кого из нас, о том же, о чем упомянуто было, что не было ли у нас намерения печатать, я без внутреннего ужаса и выслушать не мог и в сем Самого Живого Бога призываю во свидетеля, да накажет Он меня, ежели хотя в мысли сие когда-нибудь входило, и в сем пункте за всех, о коих показано, что знали о сей бумаге, равно как и за себя ответствую. Книги посланы были: 1) Арндта ’’О истинном христианстве’’, 2) помнится, послана же ’’Библиотека избранная для христианского чтения’’, 3) извлечение краткое из сочинений Фомы Кемпийского, и 4) на немецком языке ’’О таинстве креста’’, кажется, послана была; кроме же сих книг совершенно не помню. Об упомянутом в известной бумаге мужике я его спрашивал, и он мне сказал что-то, только вспомнить совсем не могу.