Аркадий Ерусалимский - Ликвидация Прусского государства

В начале XX века германский империализм, выросший на старых прусских милитаристских традициях, уже потрясал в Европе «бронированным кулаком». Когда полковник Хауз, личный друг и доверенное лицо президента США Вильсона, накануне первой мировой войны приехал в Германию, он был поражён тем, что ему удалось там увидеть и услышать. Милитаризм, как страшное чудовище, своими щупальцами охватил все стороны немецкой жизни, и воображение Хауза никак не могло постигнуть, во что превратилась опруссаченная Германия. «Положение исключительное, — сообщал он из Берлина в секретном письме президенту Вильсону. — Это милитаризм, дошедший до полного безумия… В один прекрасный день произойдёт ужасный катаклизм». Ознакомившись с положением вещей, Хауз сделал попытку предупредить назревающий взрыв. Принятый в Потсдаме, в этой цитадели старого пруссачества, в Сан-Суси, резиденции прусских королей, — в знаменитом зале, стены которого были выложены морскими ракушками («пожалуй, самая безобразная в мире комната», заметил о ней тогда американский посол Джерар), Хауз осторожно повёл разговор о том, не согласится ли кайзер подписать «пакт Брайана», предусматривающий арбитраж и годичный «период для остывания» до того, как могут быть начаты военные действия. Однако ни кайзер, ни военный министр генерал фон Фалькенгейн, ни другие представители прусского генералитета никак не могли понять, чего, собственно говоря, от них хочет посланец американского президента. В тот момент их интересовал совсем другой вопрос: почему Хауз, не будучи военным, носит звание полковника? Большую часть времени Хаузу пришлось потратить на то, чтобы объяснить этим пруссакам, что он полковник «не настоящий, в европейском смысле слова, а, как у нас в Америке сказали бы, полковник в географическом смысле». Но руководители прусской военщины никак не могли понять основы американской военной системы, и поскольку они считали, что имеют дело с таким же полковником, каких было много в Пруссии, то без конца говорили с ним об армейской технике. Когда же Хауз настоял на том, чтобы обсудили его дипломатическое предложение о предотвращении назревающей войны, кайзер ответил ему: «Германия никогда не подпишет такого договора. Наша сила в том, чтобы быть готовыми вступить в войну без предупреждений. Мы не откажемся от этого преимущества и не дадим нашим врагам времени подготовиться». В этих словах заключалась политическая доктрина, выросшая на старых прусских традициях. Впоследствии на этих традициях генерал Людендорф, один из типичных представителей прусского милитаризма в империалистской Германии, создал доктрину «тотальной войны». В период Веймарской республики эти традиции поддерживались в рейхсвере. Его создатель генерал фон Сект говорил: «Государство — это армия». Так на прусской основе складывалась идеология немецкого фашизма.

Но уже значительно раньше появление и быстрый рост германских монополий, их стремление к экспансии придали агрессивной политике опруссаченной Германии новый, дотоле небывалый размах. Буржуазная пресса стала писать о Германии как о «мировой державе». Кайзер начал проводить «мировую политику». Германские банки стремились играть «мировую роль», а купцы — вести «мировую торговлю». Даже континентальные масштабы захватнической политики стали казаться немцам уже провинциальными. Старые прусские феодальные понятия получили новое назначение. Всё наиболее реакционное было перенесено в германские арсеналы империалистской борьбы как ценный и нужный вклад, с новой силой стал возрождаться культ войны, непреклонной воли и грубой силы.

Пока готовилась война в Европе, германская армия вела её в своих колониях. В ходе одной из своих колониальных войн в Африке прусская военщина почти полностью истребила доверчивый и миролюбивый народ гереро, а затем заставила сохранившихся живыми женщин и детей соскабливать кожу и мясо с трупов своих мужей и отцов: скелеты и черепа прусские офицеры приказали аккуратно отправить в берлинский музей. Таковы они были, эти прусские отцы нынешних фашистских людоедов. Они уже тогда имели каннибальские задатки! Эти садисты на практике превзошли всё то, чем могло позабавиться больное воображение Ницше, которого гитлеровцы почитали как своего духовного отца.

Скоро империалистская экспансия обрела в Германии своих поэтов, своих учёных апологетов, своих идеологов и, разумеется, своих демагогов. Эти господа пытались из лоскутков старой прусской политической идеологии выткать новое знамя, вокруг которого господствующие классы, германские империалисты и милитаристы, могли бы снискать себе поддержку в более широких общественных кругах.