Эдвард Гиббон - Закат и падение Римской Империи. Том 1

II. Едва успел Галерий примириться с мыслью, что он дол­жен отказаться от своих честолюбивых видов на галльские провинции, как неожиданная потеря Италии нанесла и его гордости, и его могуществу еще более чувствительный удар. Продолжительное отсутствие императоров возбуждало в Ри­ме всеобщее неудовольствие и негодование, и римляне мало-помалу пришли к убеждению, что предпочтение, которое оказывалось Никомедии и Милану, следует приписывать не личной склонности Диоклетиана, а установленной им посто­янной форме правления. Хотя преемники этого императора и выстроили от его имени, через несколько месяцев после его отречения, те великолепные бани, развалины которых по­служили и местом и материалом для стольких церквей и мо­настырей, спокойствие этих изящных приютов неги и рос­коши было нарушено ропотом негодования римлян, между которыми распространился слух, что суммы, истраченные на постройку этого здания, скоро будут взысканы с них самих. Около того времени жадность или, может быть, государст­венные потребности побудили Галерия предпринять очень тщательное и строгое собирание справок о собственности его подданных с целью обложения налогами как их земельных владений, так и их личности. Осмотр поместий, как кажется, производился с самой мелочной аккуратностью, а когда воз­никало малейшее подозрение в укрывательстве движимой собственности, то, чтобы вынудить правдивое ее указание, правительство, не стесняясь, прибегало к пытке. На привилегии, возвысившие Италию над всеми провинциями импе­рии, уже перестали обращать внимание, а чиновники госу­дарственного казначейства уже начали производить пере­пись римского населения и определять размеры новых нало­гов. Даже там, где дух свободы совершенно угас, самые смирные подданные иногда осмеливаются защищать свою собственность от таких посягательств, которым еще не было примера в прошлом; но в настоящем случае к обиде присое­динялось оскорбление, а сознание личных интересов было усилено чувством национального достоинства. Завоевание Македонии - как мы уже имели случай заметить - избавило римских жителей от тяжести личных налогов. Хотя они ис­пытали на себе всевозможные формы деспотизма, они не пе­реставали пользоваться этой привилегией около пятисот лет и никак не могли вынести, чтобы дерзкий иллирийский кре­стьянин мог из своей отдаленной азиатской резиденции при­числить Рим к тем городам его империи, которые обложены податями. Эти первые проявления народного негодования нашли если не поощрение, то подачку со стороны сената, а незначительные остатки преторианской гвардии, имевшие полное основание опасаться, что их скоро распустят, вос­пользовались этим приличным предлогом и заявили о своей готовности обнажить меч в защиту своего угнетенного отече­ства. Всех граждан воодушевляла мысль, скоро превратив­шаяся в надежду, что им удастся изгнать из Италии иност­ранных тиранов и избрать такого монарха, который и по выбору своей резиденции, и по принципам своего управления будет достоин звания римского императора. Как имя Мак­сенция, так и его положение направили энтузиазм народа в его пользу.

Рис. Марк Аврелий Валерий Максенций.

Максенций был сын императора Максимиана и был женат на дочери Галерия. Его происхождение и родственные связи, по-видимому, давали ему право надеяться, что он получит в наследство от своего отца императорское достоинство, но его пороки и неспособность послужили предлогом для того, что­бы лишить его звания Цезаря, в котором было отказано Кон­стантину по причине его выдающихся личных достоинств. Из политических соображений Галерий предпочитал таких соправителей, которые не способны ни позорить выбор свое­го благодетеля, ни противиться его приказаниям. Поэтому на италийский престол был возведен ничем не прославившийся чужестранец, а сыну бывшего западного императора было дозволено наслаждаться всеми выгодами его личного богатства на одной вилле в нескольких милях от столицы. Мрачные страсти его души - стыд, досада и гнев - воспламе­нились от зависти, которую возбудило в нем известие об ус­пехе Константина; но общее неудовольствие оживило на­дежды Максенция, и его без труда убедили соединить его личную обиду и его притязания вместе с интересами римско­го народа. Два преторианских трибуна и один провиантский интендант взялись руководить заговором, а так как люди всех сословий сходились в своих желаниях, то успех предприятия не был ни сомнителен, ни труден. Городской пре­фект и несколько должностных лиц, оставшихся верными Северу, были умерщвлены гвардейцами, а облаченного в им­ператорскую мантию Максенция и сенат и народ признали охранителем римской свободы и римского достоинства. Не­известно, был ли Максимиан заранее уведомлен о том, что замышлялось, но, лишь только знамя восстания было подня­то в Риме, престарелый император покинул уединение, в ко­тором он влачил по воле Диоклетиана свое жалкое существо­вание, и постарался скрыть снова заговорившее в нем често­любие под личиной отцовской привязанности. Уступая просьбам своего сына и сената, он согласился снова принять на себя императорское звание. Его прежнее высокое положе­ние, его опытность и военная слава придали партии Максен­ция и силу и блеск.