Эдвард Гиббон - Закат и падение Римской Империи. Том 1

Место, на котором был построен Рим, было освящено ста­ринными религиозными церемониями и воображаемыми чу­десами. Каждая часть города будто одушевлялась присутст­вием какого-нибудь бога или воспоминанием о каком-нибудь герое, а Капитолию было обещано господство над всем ми­ром. Римские уроженцы чувствовали на себе и сознавали влияние этой приятной иллюзии, которая досталась им от предков, укреплялась в них вместе с привычками детства и в некоторой мере поддерживалась в них убеждением в ее пол­итической пользе. Форма правления и местопребывание пра­вительственной власти были так тесно связаны между собой, что казалось невозможным изменить второе, не уничтожив первой. Но верховенство столицы мало-помалу уничтожа­лось обширностью завоеваний; провинции достигали одного с ней уровня, а побежденные народы приобретали название и привилегии римлян, не впитав в себя их местных привя­занностей. Тем не менее и некоторые остатки старой консти­туции, и сила привычки в течение долгого времени поддерживали достоинство Рима. Даже те императоры, которые по своему происхождению были африканцы или иллирийцы, уважали в усыновившей их стране средоточие своего могу­щества и центр своих обширных владений. Ход военных действий нередко требовал их присутствия на границах импе­рии, но Диоклетиан и Максимиан были первые римские мо­нархи, избравшие в мирное время своим постоянным место­пребыванием провинции, и хотя их образ действий, быть мо­жет, был внушен личными мотивами, его нетрудно было оп­равдать весьма вескими политическими соображениями. Двор западного императора пребывал большей частью в Ми­лане, потому что этот город, благодаря своему положению у подошвы Альп, был более Рима удобен для наблюдения за движением германских варваров. Милан скоро сравнялся ве­ликолепием с первоклассными городами империи; его дома были так же многочисленны и хорошо построены, а его жи­тели так же благовоспитанны и образованны. Цирк, театр, монетный двор, дворец, бани, носившие имя своего основа­теля Максимиана, портики, украшенные статуями, и двой­ной ряд городских стен - все это содействовало украшению новой столицы, которая, по-видимому, не много теряла даже от своей близости к Риму. Диоклетиан, желая, чтобы и его резиденция могла соперничать с Римом, употреблял свое свободное время и сокровища Востока на украшение города Никомедии, находившегося на границе между Европой и Азией, почти на одинаковом расстоянии и от Дуная и от Ев­фрата. По вкусу монарха и на деньги народа Никомедия до­стигла в несколько лет такого великолепия, которое, по-ви­димому, требовало вековых усилий, и уступала своим объе­мом и числом жителей только Риму, Александрии и Анти­охии. Жизнь Диоклетиана и Максимиана была очень дея­тельна, и большую ее часть они провели в лагерях или в про­должительных и частых походах; но всякий раз, как им представлялась возможность отдохнуть от бремени государ­ственных забот, они с удовольствием отправлялись в свои любимые резиденции - Никомедию и Милан. Очень сомни­тельно, посетил ли Диоклетиан хоть раз древнюю столицу империи до того дня, когда он праздновал там свой триумф на двадцатом году своего царствования. Даже по этому до­стопамятному случаю он пробыл там не более двух месяцев. Ему не нравилась своевольная фамильярность народа, и он с поспешностью покинул Рим за тринадцать дней до того, как он должен был явиться в сенате облаченным в отличия кон­сульского звания.

Нерасположение, которое Диоклетиан выказывал к Риму и к римской свободе, не было следствием минутного каприза, а было результатом очень хитрых политических соображе­ний. Этот искусный монарх задумал ввести новую систему управления, которая была впоследствии усовершенствована семейством Константина, а так как сенат свято хранил при­зрак старой конституции, то он решился отнять у этого со­брания последние остатки власти и влияния. Следует припом­нить, как значительно было скоропреходящее величие сената и как велики были его честолюбивые надежды почти за во­семь лет до возведения на престол Диоклетиана. Пока гос­подствовало это увлечение, многие из аристократов неосто­рожно выказывали свое усердие к делу свободы, а когда пре­емники Проба перестали благоприятствовать республикан­ской партии, сенаторы не сумели скрыть своего бессильного озлобления. На Максимиана, как правителя Италии, было возложено поручение искоренить этот скорее докучливый, нежели опасный дух независимости, и такая задача очень подходила для человека с жестоким нравом. Самые достой­ные члены сената, которым Диоклетиан всегда выказывал притворное уважение, были привлечены его соправителем к суду по обвинению в воображаемых заговорах, а обладание изящной виллой или хорошо устроенным имением считалось убедительным доказательством виновности. Преторианцы, которые так долго унижали величие Рима, стали охранять его, а так как эти надменные войска сознавали упадок своего влияния, то они, естественно, были расположены соединить свои силы с авторитетом сената. Диоклетиан своими благо­разумными мерами незаметным образом уменьшил число преторианцев, уничтожил их привилегии и заменил их двумя преданными ему иллирийскими легионами, которые под новым именем юпитерцев и геркулианцев исполняли обязанности императорской гвардии. Но самый гибельный, хотя и малозаметный удар, нанесенный сенату Диоклетиа­ном и Максимианом, заключался в неизбежных последстви­ях постоянного отсутствия императоров. Пока императоры жили в Риме, это собрание могло подвергаться угнетению, но едва ли можно было относиться к нему с полным пренеб­режением. Преемники Августа были достаточно могущест­венны, чтобы вводить такие законы, какие внушала им их мудрость или их прихоть, но эти законы вступали в силу благодаря санкции сената. В его совещаниях и в его декретах соблюдались формы древних свободных учреждений, а бла­горазумные монархи, относившиеся с уважением к предрас­судкам римского народа, были в некоторой мере вынуждены так выражаться и так себя держать, как это подобало полко­водцу республики и ее высшему сановнику. Но среди армий и в провинциях они держали себя с достоинством монархов, и лишь только они выбрали для себя постоянное местопребы­вание вдалеке от столицы, они навсегда отложили в сторону то притворство, которое Август рекомендовал своим преем­никам. В пользовании как законодательной, так и исполни­тельной властью монарх стал совещаться со своими минист­рами, вместо того чтобы спрашивать мнение великого нацио­нального совета. Название сената упоминалось с уважением до самого последнего периода империи, и тщеславию его членов еще льстили разными почетными отличиями, но это собрание, так долго бывшее источником власти и ее ору­дием, мало-помалу впало в окруженное почетом забвение. Утратив всякую связь и с императорским двором, и с новыми учреждениями, римский сенат оставался на Капитолийском холме почтенным, но бесполезным памятником древности.