Дмитрий Травин - Модернизация - от Елизаветы Тюдор до Егора Гайдара

Впрочем, у олигархического периода развития капитализма всегда есть одна не слишком приятная особенность — высокая степень коррупции и увеличение государственных расходов на цели, отражающие интересы деловой элиты. Орлеанская монархия удвоила расходы на общественные нужды: на армию, школы, сельское хозяйство, но больше всего на осуществление общественных работ: строительство каналов, шоссейных и железных дорог. В результате государственный долг за этот период увеличился еще на 20%.

Сам по себе долг опасности пока не представлял, поскольку его доля в национальном продукте благодаря экономическому росту не увеличивалась, да к тому же число кредиторов существенно расширилось за счет размещения примерно трети государственных бумаг в провинции. Хуже было то, что государственные финансы все в большей степени использовались в интересах частных лиц, причем если при Бурбонах лишь эмигранты получали разовую компенсацию, то теперь перекачка денег из бюджета превращалась в дело постоянное.

Правительство само использовало государственные заказы и концессии для привлечения на свою сторону группы влиятельных депутатов, необходимой для формирования парламентского большинства. В течение семи последних лет существования монархии Гизо имел абсолютно лояльный парламент благодаря тому, что возвел подкуп в государственную систему. Так что российская Государственная дума времен нашего олигархического капитализма была не более чем несколько измененной копией французской палаты.

Отдельные высокопоставленные чиновники повторяли действия правительства по установлению своеобразных контактов с депутатами и бизнесом, но только в обмен на заказы и концессии получали крупные взятки. Например, министр общественных работ с помощью военного министра продал за 100 тыс. франков концессию на соляные копи. Министра внутренних дел обвинили в предоставлении незаконной привилегии на открытие оперного театра.

О всеобщей коррумпированности парламентариев знала вся страна. Показательна в этом отношении карикатура конца 40-х гг.: на ней изображены депутаты, вооруженные толстыми шлангами, по которым перекачиваются деньги. Опять напрашиваются аналогии с сегодняшней Россией. Только у нас говорят, что бюджет не откачивают, а пилят.

Удивительно то, что сам Гизо — главный организатор и теоретик данной системы — лично не был абсолютно заинтересован в распространении коррупции. Он покинул государственную службу, имея гораздо меньше денег, чем в тот момент, когда впервые занял правительственную должность. Он не имел никаких наград и прочих видов поощрений, но при этом активно стимулировал подкуп других.

Специфика стратегии, избранной Гизо, объяснялась как особенностями личности самого политика, так и характерными чертами той ситуации, в которой находилась Франция. Гизо был холодным, жестким протестантом, основывающим все свои действия не на чувствах и эмоциях, а на логике. Его не слишком любили, как и самого Луи Филиппа. Но нелюбовь общества в его понимании не должна была стать причиной слабости государства, и так уже неоднократно страдавшего в предшествующие десятилетия от бессилия сменявших друг друга правительств. Следовательно, на долю Гизо оставалась интрига в качестве единственного возможного средства управления обществом и осуществления прогрессивных преобразований в том виде, как он их понимал [5] «… Я не считаю, что в этой способности власти привлекать на свою сторону нужных ей людей все есть коррупция», — отмечал Гизо еще в начале 20-х гг., как бы разъясняя свою будущую стратегию, осуществленную после прихода к власти. .

Будучи убежден в моральности основной поставленной им перед собой цели, Гизо уже не колебался в частностях. Король, воспитанный в иных традициях, во многом не сходился во взглядах со своим министром, но общее понимание задач текущего момента их сближало.

Еще одной характерной чертой, выделявшей из общей массы политиков именно Гизо, было его ораторское искусство. Речи министра всегда отличались энергией, куражом, уверенностью в провозглашаемых им подходах, и это сильно контрастировало с его реальной политикой, где прямоты и напора было слишком мало. Он всегда рисовал перед слушателями позитивную перспективу, заряжая их оптимизмом, причем сам министр при этом мог придерживаться значительно более пессимистических взглядов на реальный ход событий.

И действительно, на практике перспективы у монархии Луи Филиппа оказались не слишком радужными. Режим, с самого начала бывший незаконнорожденным в глазах многих французов, желавших то ли значительного расширения демократии, то ли, напротив, установления твердой авторитарной власти, становился по мере своего старения все менее популярен в широких слоях населения. Кризис конца 40-х гг. поставил крест на монархии, так по большому счету и не сумевшей решить проблему перехода к устойчивому экономическому росту.