Стефан Цвейг - Корона и эшафот

Верховный суд собирался с этой целью в тайных заседаниях 8, 10, 12, 13, 15, 17, 18, 19 января; председателем был Джон Брадшоу, двоюродный брат Мильтона; весьма уважаемый юрисконсульт, он был важен и кроток в обращении, но отличался узким и грубым взглядом на вещи. Он был фанатик по убеждению и в то же время честолюбив, склонен к корысти в денежных делах, хотя и готов был душу положить за свои идеи. Общее смятение было так велико, что в самом верховном суде обнаружилось неодолимое разъединение: никакими приказаниями невозможно было собрать на предварительные совещания больше пятидесяти восьми членов. Ферфакс был только на первом, из них и более не являлся. Даже многие из числа являвшихся приходили единственно за тем, чтобы объявить свое несогласие. Так поступил между прочим Алджернон Сидней, человек молодой еще, но имевший уже большое влияние в республиканской партии.

Суд, составившийся наконец только из таких членов, которые согласились принять на себя это звание, начал заниматься установлением формальностей процесса. Джон Кит, довольно известный адвокат и близкий друг Мильтона, был сделан генеральным прокурором, и в этом звании должен был выступить как при начертании обвинительного акта, так и во время прений. Элсинг, бывший до тех пор секретарем нижней палаты, отказался от должности под предлогом болезни. Генри Скобелл был выбран на его место. Особенное внимание было обращено комиссией на то, какие полки и сколько их должно быть налицо в течение процесса и где расставить караулы. Они были размещены даже на крышах; везде, где из какого-нибудь окна можно было видеть залу, устроили заставы, чтобы отделить народ не только от судей, но и от солдат. Наконец назначили день (20 января), в который король должен был явиться пред судилищем, а 17 числа, как будто приговор уже был произнесен, палата снарядила особый комитет — осмотреть все дворцы, замки и резиденции короля и составить подробную опись его движимости, поступавшей отныне в собственность парламента.

Когда полковник Уитчкот, губернатор Виндзора, объявил королю, что через несколько дней он будет переведен в Лондон, Карл отвечал ему: «Бог вездесущ и везде равно благ и всесилен». Это известие не поразило его сильным беспокойством. Он прожил 3 недели в самой удивительной беспечности, не получая никаких известий о решениях палат и убаюкивая себя кое-какими вестями, приходившими из Ирландии и обещавшими ему скорую помощь. Уже давно не был он так самонадеян и весел. Только одно обстоятельство смутило его. Почти до последних дней пребывания в Виндзоре ему оказывали почет и служили по всем правилам придворного этикета: он обедал с большим обществом, в народной зале, с торжественными знаками почета. Вдруг было получено письмо из главной квартиры, и весь порядок изменился сразу. Подавать ему стали кушанья небрежно, уже почестей никто не воздавал и обычный этикет трона прекратился совершенно. Карл был глубоко огорчен этим.

В пятницу, 19 января, отряд конницы, под начальством Гаррисона, прибыл в Виндзор, чтобы увезти короля. На большом дворе замка его ожидала карета шестернею. Карл сел в нее и через несколько часов прибыл в Лондон. Со всех сторон его окружала стража; двое часовых стояли у дверей его комнаты; один Герберт был оставлен при короле и стал возле его постели. 20 января, около полудня, верховный суд, собравшись сначала на тайное заседание в расписной палате, готовился привести в порядок последние подробности возложенного на него поручения. Только что кончили молитву, как суду объявили, что тотчас явится король, которого принесут в закрытых носилках. Кромвель бросился к окну, но сразу же воротился бледный, хотя и возбужденный.

— Вот он, вот он, господа! Наступил час великого дела. Решайте скорей! Прошу вас! Что вы станете ему отвечать, ибо он прежде всего спросит вас: чьим именем и какою властью уполномочены вы судить его?

— Именем нижней палаты и всего доброго английского народа, — сказал наконец Генри Мартин.

Никто не противоречил.

Суд торжественной процессией отправился в Вестминстер-Холл; впереди шел лорд-президент Брадшоу; перед ним несли меч и жезл; шестнадцать офицеров, вооруженных секирами, шли перед судьями.

Президент сел в кресло, обитое алым бархатом. У ног его расположился секретарь. Рядом поставили стол, покрытый богатым турецким ковром, на котором были положены жезл и меч. Как только члены суда заняли свои места, все двери были растворены. Толпа хлынула в залу. Когда же восстановилась тишина, прочитали акт нижней палаты, которым учреждался верховный суд, и приступили к перекличке; шестьдесят девять членов были налицо.