Стефан Цвейг - Корона и эшафот

Серьезные историки, непредвзято изучающие события Великой французской революции, в принципе могли бы согласиться с психологическими характеристиками Цвейга. Ж. Жорес, например, сочувственно относился к Людовику XVI, считая его, как и Цвейг, простодушным, незлобивым, хотя и недалеким человеком. Но ни один историк не может ограничиться лишь психологическим объяснением феномена революции. Полагать, как это делает Цвейг, что события могли пойти в совершенно другом направлении, поступи король и королева так, а не иначе, было бы наивно. Изживший себя Старый порядок просто генетически не мог породить иных личностей, кроме таких заурядно-посредственных, каковыми были последние французские правители — Людовик XV, Людовик XVI или Мария Антуанетта. Они не годились на роль спасителей Старого порядка, точно так же как Николай и Александра Романовы были бессильны спасти российское самодержавие. Разумеется, не является случайным сходство их характеров и судеб.

Преувеличение, безусловно, важного личностного фактора в историческом процессе при недостаточном внимании (а то и при отсутствии интереса) к социально-экономическим и политическим факторам неизбежно сужает понимание не только самой Великой французской революции, но и роли в ней конкретных личностей, например той же Марии Антуанетты. Психоаналитический подход к постижению причин падения Старого порядка во Франции, используемый Цвейгом, безусловно, интересен, он может применяться как один из методов и в других областях исторических исследований, но сам по себе он никак не может считаться универсальным, и в частности дать нам удовлетворительное объяснение феномена революции. В самом деле, связывать падение Старого порядка с половой неполноценностью Людовика XVI и легкомысленностью Марии Антуанетты было бы в высшей степени несерьезно.

Но не следует оценивать писателя по академическим меркам исторической науки. Историк решает научную задачу, писатель — художественно-нравственную. У каждого свои методы постижения одних и тех же событий. Историк хотел бы как можно точнее реконструировать прошлое, вскрыть закономерности и потому так щепетилен в отношении фактов. Писатель же стремится к достоверности прежде всего художественной, и сумма фактов, а также их проверка имеют для него меньшее значение. В «Марии Антуанетте», как и во всей своей исторической прозе, Цвейг не всегда точен в вопросах фактологии, отсюда порой некоторая произвольность его трактовок и оценок.

Как тонко чувствующий художник, Цвейг уловил то, что сейчас признано едва ли не всеми историками, — возраставшую изоляцию королевской власти не только от низших и средних слоев общества, от которых ее всегда отделяла длинная дистанция, но и от дворянства, в том числе аристократии, традиционно считавшейся опорой этой власти, во всяком случае с тех пор, как была ликвидирована Фронда. Долгое время принято было считать, что Старый порядок во Франции был разрушен либеральной волной, вызванной Просвещением. Современными, в том числе и советскими, исследованиями достаточно достоверно установлено, что это не совсем так. В действительности же накануне революции от королевской власти по существу отвернулись не только либеральные, но и консервативные элементы дворянства, недовольные всевластием абсолютистской бюрократии.

Цвейг склонен разделять концепцию самоизоляции королевской власти как результата не каких-то объективных процессов, а всего лишь апатии и безволия Людовика XVI, усугубленных его ущербной ролью в собственной его семье, а также крайне неразумного, вызывающего своим высокомерием поведения Марии Антуанетты, настроившей против себя даже привычную ко всему придворную камарилью. Таким образом, если довериться Цвейгу, то дело не в том, что французский абсолютизм исчерпал свои возможности к концу 80-х годов XVIII в., а в том, что король и королева безразлично и безвольно отдались течению событий, принесшему их к гибели. Будь Людовик XVI с самого начала полноценным мужчиной, подлинным главой семьи, он стал бы хозяином и в своем государстве, заставь он жену вернуться в реальный мир из искусственного «мира рококо», в котором она обитала, и все было бы выиграно — так полагает Цвейг.

Когда писатель рассуждает о нарастании финансового кризиса в предреволюционной Франции, он связывает это с легкомысленной расточительностью Марии Антуанетты, частые и непредсказуемые капризы которой обходились казне в сотни тысяч, если не в миллионы ливров. Только на строительство Малого Трианона — личной резиденции королевы, куда даже сам король мог являться лишь по приглашению своей супруги, — пошло 2 млн ливров. Придет время, и Революционный трибунал сполна спросит с Марии Антуанетты за эти преступные траты. Еще за два года до революции королева получила в народе прозвище Мадам Дефицит в добавление к ранее полученному презрительному — «австриячка». Именно с королевой народная молва связывала возросшие финансовые трудности. Можно сказать больше: все недовольство существующим порядком вещей, характерное для самых широких слоев общества, вся в чем-то даже не осмысленная оппозиция абсолютизму нашли свое воплощение в ненависти к Марии Антуанетте, незаслуженно считавшейся главной виновницей всех бед и общего неблагополучия.