Евгений Долматовский - Зеленая брама

О героизме так называемых войск прикрытия некому поведать — гарнизоны укрепрайонов бились до последнего снаряда, до последней пули. Красноармейцы без преувели­чения бились до последнего вздоха. Их душили дымом, жгли огневыми струями. Плененные нами немецкие солдаты при допросе жаловались еще тогда:

— В глубине не всегда достроенных железобетонных дотов у вас сидят какие-то дьяволы! Их ничем невозможно взять.

Через годы, когда мы вернулись на государственную границу, открылись дополнительные свидетельства — в развалинах дотов были найдены выцарапанные на бетоне и стали надписи: клятвы, имена, слова прощания, обращен­ные к родным и потомкам, домашние адреса погибших здесь героев, номера частей, в которых они служили. Если напомнить, что противник мистически боялся этих разва­лин, таивших гибель, не покажется удивительным, что такие надписи сохранились.

Так гибли парни, рожденные и выросшие при Советской власти.

Когда подполковник В. А. Новобранец раскладывал на столе свою рабочую карту, честно говоря, мне становилось

не по себе. Карта свидетельствовала, что на нашем направ­лении у врага пятикратный перевес.

Но, странное дело, вместе с ознобом и каким-то спо­койным предчувствием собственной гибели я испытывал чувство гордости: вот в рядах какой армии я нахожусь! Будто исчез у людей, окружавших меня, извечный страх, инстинкт самосохранения.

Землю свою мы теряли, но сопротивлялись яростно. Враг продвигался к Подвысокому пять недель. Если подсчи­тать, получается не более пяти — семи километров в сутки.

И это было вовсе не планомерное движение — сегодня пять — семь километров и завтра столько же. Врагу прихо­дилось не только останавливаться перед несокрушимой стеной мужества, но и откатываться назад, неся большие потери.

Начальник генерального штаба гитлеровских сухопут­ных войск Гальдер записал в своем дневнике:

«Бердичев: в результате сильных контратак противника с юга и востока 11-я танковая и 60-я моторизованная дивизии были вынуждены перейти к обороне. 16-я танковая и 16-я моторизованная дивизии продвигаются очень мед­ленно». А ведь гитлеровские генералы рассчитывали, что их танки будут проходить в день по 50 километров.

Право же, мне не надо ни на кого ссылаться, утверждая это. Ни на Новобранца, ни на позже прочитанные книги — я сам был там. Досадно только, что не вел записей. Запи­сывать нам ничего не разрешалось. Доходило до смешно­го — на передовой говоришь с командиром батальона, хо­чешь записать имена отличившихся красноармейцев, а он за руку хватает: «Давайте не будем!..»

По некоторым повестям и романам первые недели войны можно себе представить чуть ли не как паническое бегство. Я читаю такие книги с недоверием, да еще и с некоторым ощущением превосходства очевидца. Мне дове­лось видеть иное — отступление в непрерывных боях, от­ступление с открытым выражением досады: «Пока живы, зачем отходить? Можем стоять насмерть».

Я видел отход по приказу, а это уже не бегство. Правда, картина была не из веселых: пыльные дороги, параллельное преследование, потоки беженцев вливаются в колонны войск, и все вдруг перемешивается — повозки и детские коляски, отрывистые команды и жалобное мычание не­доеных коров. В смысле и звучании слова «беженцы» соеди­нились и переплелись два корня: бег и беда. Есть ли слова горестней в лексиконе нашего времени?

Эти картины навечно впечатались в память.

А сохранились ли кино- и фотодокументы?

Я обратился к фотокорреспондентам, своим старым товарищам. (Так мало осталось у меня адресов и телефон­ных номеров!) Репортеры сохранили, донесли до нас дра­гоценную зримую летопись Великой Отечественной. Ныне их скорострельно отснятые кадры демонстрируются на выставках, награждаются золотыми медалями.

При разборе архивов, относящихся к 1941 году, обнару­жилось немало портретов героев: артиллеристы, ведущие огонь, конники с шашками наголо... Нашел я и лица первых пленных: самодовольство столкнулось с растерянностью и страхом. Есть в государственных архивах трофейные кадры — леденящие кровь документы о зверствах. Наш бесстыдный противник любил позировать около виселиц.

Но мне не удалось найти фотографий, которые запе­чатлели бы дороги отступления, трагические сцены: мы взрываем плотину Днепрогэса, мы оставляем город, горят наши танки, бредут беженцы вдоль дорог, а по краям их — трупы после налета авиации.

Даже перечисление наших горестей кажется мне сейчас, когда я пишу, безнравственным.