Михаил Аношкин: Про город Кыштым

В 1848 году в Кыштыме, Каслях и в селе Рождественском свирепствовала холера. А через восемь лет в Кыштыме случился пожар — сгорела почти вся Ильинка. Теперь там Советская улица.

Обычные рядовые явления. А между тем крепостничество трещало по всем швам. Оно сдерживало развитие промышленности и сельского хозяйства. Все яростнее и настойчивее вгрызался в экономику новый способ производства — капиталистический. Именно в то время Маркс и Энгельс написали свой знаменитый «Коммунистический Манифест». Еще в глубоком политическом сне пребывала Россия, но были уже декабристы и петрашевцы. Потребовалась Крымская война, чтобы крепостнической системе был нанесен окончательный удар и бесповоротный приговор. И все эти события, конечно, позднее отразились и на биографии Кыштыма. А пока там шла неторопливая обыденная жизнь. Она могла всколыхнуться в любой момент.

Мастеровые и крестьяне Кыштымского горного округа после отмены крепостного права оказались в трудных условиях. Согласно местного положения, мастеровые и крестьяне, освобожденные от крепостной зависимости, должны были быть наделены усадебной, выгонной, пахотной и сенокосной землей. Но не даром, а за соответствующий выкуп.

Земельный надел отводился, в основном, небольшой — пять десятин на ревизскую душу мужского пола. На Сак-Элгинском выселке надел был и того меньше — одна десятина на ревизскую душу с оброком по одному рублю. Кроме оброка, крестьяне должны были платить земские повинности и вносить разные общественные сборы.

Кыштымские крестьяне на сходках от приема земельной нарезки категорически отказывались. Они заявляли так: землей пользуемся испокон веков, разработана она нашими дедами и отцами, поэтому она наша. И никаких договоров подписывать не будем. Речь шла об уставных грамотах, которые регламентировали землепользование между крестьянами и земледельцами.

Среди крестьян и работных людей шло глухое брожение. Некоторые кыштымцы бросили работу на заводах. Владельцы прекратили производство там, где больше всего не вышло на работу людей. Но запасов ни продовольственных, ни денежных ни у кого не было. Что ж оставалось делать? Наиболее бойкие отправились искать работу на Ревдинский завод, а семьи их остались пока в Кыштыме. Но, во-первых, положение работных людей в Ревде было нисколько не лучше, чем в Кыштыме. А во-вторых, скудный заработок приходилось делить на два пая — один на прожитье, а другой семье. Мало-помалу вернулись домой.

Наибольший спор между кыштымцами и заводоуправлением возник из-за покосов. Уставные грамоты работные люди так и не подписали, а потому считали себя необязанными их соблюдать. Рассуждали так: покосы наши и будем ими пользоваться так же, как пользовались раньше. Хозяева считали, что земля принадлежит им. Поэтому на пользование покосами кыштымцы должны брать в заводоуправлении билеты.

Стоял июнь. Мужики ходили на покосы смотреть траву. Залюбуешься. И то сказать — тепла и влаги вдоволь было. В огородах ботва у картошки словно на дрожжах растет. Не за горами и сенокос. Да только заковыка получается. От крепостного права освободили, вроде бы волю дали, каждый сам себе хозяин. Но вон как хитро повернулось. Всю землю и угодья хозяева за собой оставили. Хочешь надел — пожалуйста, но плати оброк. Хочешь покос — плати оброк, бери билет. Значит, рабочий человек уже ничему не хозяин, ничего у него нет за душой. Огород и тот принадлежит заводу.

Но каждый твердо знал, что пойдет косить траву на своем покосе. Да только начальство больно свирепое, расправой стращает за самовольство.

Вот и собрались на заводской площади, гудят, как шмели. Представитель заводоуправления Карпович увещевал кыштымцев: «Прогадаете, православные, останетесь без покосов. Пока вам их дают, выкупайте и дело с концом. Иначе посторонним отдадим. Желающих много».

— Не позволим! — кричит кто-то из толпы. К Карповичу пробивается Яким Вагин, шустрый рыжий мужичок, с умными проницательными глазами. Он работает на подвозе — уголь, дрова, случается, и железо везет на Ураим. Потому держит коней, без них ему жизни нет.

— Это кому же сулишь наши покосы-то? — вкрадчиво спросил он Карповича.

— Я тебе и толкую — желающие найдутся. Хотя бы каслинцы.

— На-ко, выкуси! — вдруг озлился Вагин и показал Карповичу кукиш. — Мой дед расчищал покос от кустарника, отец в порядке держал, я там балаган поставил, а ты меня оттуда гонишь?