Сергей Сартаков - Свинцовый монумент

Он чувствовал сильную усталость в ногах, подташнивало от голода и нехорошей болью щемило сердце. Сказывалась тревога бессонной ночи.

Андрей Арсентьевич соображал: если он пойдет теперь по кромке болота в обратную сторону по своему же следу, он не выиграет ни во времени - Зептукей здесь дает большую дугу, - ни в обзоре. Пожалуй, правильнее будет подняться вдоль стены хотя бы шагов на двести-триста и тогда, вновь спускаясь к Зептукею, к тому месту, откуда он начал свой путь направо, срезать значительный угол. А главное, осмотреть и еще какую-то часть наиболее глухой тайги.

Он гнал от себя мысль о диком звере. Сколько раз он ни бродил в одиночку по Ерманчетской тайге, никогда с медведями не встречался. Неужели... Неужели все-таки Даша... Нет, нет, в эту пору года вреда человеку медведь не причинит. Не может причинить.

Преодолеть по камням и бурелому назначенные самому себе триста шагов было нелегко. Но Андрей Арсентьевич ни разу не приостановился, пока в уме не произнес: "Триста два".

А сердце тяжело стучало, и ноги не шли. Он присел на древнюю-древнюю валежину, обросшую зеленоватой плесенью и голубым лишайником со вкрапленными красными точечками, достал из-за пазухи пачку печенья и принялся вяло жевать, думая, а чем бы запить. Томила жажда.

"Ладно, на пути найду какой-нибудь ручеек".

Когда-то очень-очень давно и сюда судьба людей заносила. Следы топора. Вот прокаленная огнем до бурого цвета земля. Много дней горели здесь чьи-то костры. А сейчас на месте кострища поднялся сочный и высокий кипрей, и по его красно-фиолетовым, доверчиво открытым солнцу цветкам прилежно ползают дикие пчелы.

Вспомнились слова Ольги: "Знаю, на выжженной земле зеленая трава не скоро вырастает". Да, не скоро. И вообще зазеленеет ли она уже для Ольги? А вот здесь выросла все-таки. Только не та, что была до пожара.

Из пепла, по древним сказаниям, возникла прекрасная бессмертная птица Феникс. Из пепла той первой любви возникла и Даша. Но где же, где ты, где? Даша, милая...

Как все это было волшебно, сказочно! Солоноватая ранка на ее затылке и солоноватый от непросохших слез поцелуй. Теплое дыхание на щеке. Медвяный аромат белоголовника. И торопливые, бессвязные слова, слепые нетерпеливые руки. И нет уже совсем ничего, кроме биения Дашиного сердца, такого близкого, отдающегося и в твоей груди. Минута стала как вечность, а вечность - минутой. Время исчезло...

А было ли оно вообще, это время? Как все чудовищно и нелепо! Так бывает лишь в сказке. В жестокой, злой сказке. Но и в жестокой сказке все потом кончается хорошо. Дашенька, где же ты?..

Андрей Арсентьевич безотчетно провел рукой вдоль гнилой колодины и ощутил, что пальцы у него вошли как бы в глубокую чашу, наполненную дождевой водой.

Он брезгливо оттянул кисть руки, запачканную в серой слизи. Встал. И вдруг понял, что обопревшие кромки не природной, а топором вырубленной чаши имеют явные очертания маленького человечка. Что это, что? Отцов "свинцовый человечек"? Или какое-то наваждение, игра злого духа, возмещение за отнятую им любовь? Галлюцинации после бессонной ночи? Он торопливо пригоршнями выплескал воду, ладонью стер слизь, образовавшуюся на дне, чтобы узнать, была ли эта чаша в свое время прижжена расплавленным металлом. Кажется, да...

Оглянулся. Какие здесь еще сохранились приметы той роковой поисковой группы, если это все не примерещилось? И с ужасом подумал: чего ты ищешь сейчас - легенду, миф или живого человека, который тебе дороже всего на свете?

Он бросился прочь от этого искусительного места. Под ногами у него сквозь мох хрупнула какая-то проржавевшая железина: то ли нож, то ли дужка от ведра? Может быть, и сам "свинцовый человечек"?

Скорее, скорее к Зептукею. Неизвестно, что может значить каждый твой запоздалый шаг для Даши. А сюда ты теперь всегда сумеешь прийти. Вот и солнце поднялось уже на высоту кедра, а Даша к палаткам все еще не вернулась. По-прежнему в лесу тукают только одиночные выстрелы. Нет, не просидела она, спасаясь от дождя, ночь под елочкой, как беспечно утверждал Герман Петрович.

Последние клочья тумана уползали вниз. Вышедший из своих берегов Зептукей казался широкой могучей рекой. Несметные стаи уток, чирков носились над открытой чистой долиной, потеряв привычные для них, излюбленные маленькие озерца, которые теперь среди болота все слились воедино.

Словно спелая рожь под ветром, а сейчас в мертвой тишине качались и шуршали высокие заросли хвоща и ситника, увенчанного черными продолговатыми шишками.