Олег Шишкин - Красный Франкенштейн. Секретные эксперименты Кремля

Прошлогодний приезд председателя Совнаркома Рыкова также отразился на жизни сотрудников питомника. Алексей Иванович тогда был недоволен отсутствием атеистической пропаганды в стенах научного учреждения, главная задача которого, по его мнению, и состояла в том, чтобы экспериментально нанести урон боженьке. Поразмышляв над предложениями главы Совнаркома, Тоболкин и его коллеги решили создать подобие специальной экспозиции. Об этом и сообщил тот же номер «Советской Абхазии», который предсказывал скорый приезд Иванова: «Естественно-научный музей, экспонаты которого будут доказывать родство человека с обезьяной, предложено создать в здании психиатрической больницы»3.

Взаимоотношения с этим учреждением у питомника складывались не гладко. Возможно, их соседство было задумано с самого начала. Ведь в своем программном сочинении «Происхождение человека и половой подбор» Чарльз Дарвин считал некоторые формы психических отклонений своеобразной деградацией человека, его возвращением в животное состояние. «Идиоты, также в других отношениях, сходны с низшими животными, — писал автор теории эволюции. — Так сообщают о многих случаях, когда они тщательно обнюхивают каждый кусок пищи, прежде чем съедят»4.

И вот два мира — мир антропоидов и сумасшедших — стали вглядываться друг в друга. Экскурсанты, умилявшиеся обезьяньим ужимкам, попав к воротам больницы, вздрагивали. Оттуда временами доносился пугающий человеческий рев, он мало чем отличался от рева человекообразных. Но внешний вид обитателей лечебницы убеждал — это уже люди. Посетителям демонстрировалась возможность каждого из них однажды перейти в животное состояние, возвратившись в обезьяний мир. Однако если для обычных людей это была форма «научного назидания» и зримого примера, то для кремлевских мечтателей психушка стала неприятным раздражителем и, что еще хуже, напоминанием о печальной судьбе вождя мировой революции.

Да и «простыми людьми» руководители СССР себя не считали. Ведь если следовать обратной эволюционной логике, то нормальный человек, сойдя с ума, превращался в идиота, а кремлевский Homo futuris — в «простого человека». Но даже и это успокоительное умозаключение выводило из себя твердокаменных коммунистов.

В газете «Советская Абхазия» стали появляться критические статьи, подготавливавшие почву для переноса лечебницы. Одна из таких заметок называлась «Сумасшедшие условия для умалишенных». Здесь главными недовольными своим положением выступали сами пациенты: «“Мы же не звери, не обезьяны!” — обижаются больные»5. Одним из веских факторов для перевода служили многочисленные случаи нападение психических больных на персонал обезьянника.

Советское государство и партия в конце 1920-х — начале 1930-х годов смотрели на академических ученых с плохо скрываемым раздражением и скептицизмом. Их буржуазное происхождение и чванство внушали Кремлю самые серьезные подозрения. У многих светил было весьма туманное прошлое, которое неплохо было бы просветить рентгеном ОГПУ. И на поверку оказывалось: орнитолог Серебровский служил в армии Врангеля, физиолог Быков — в армии Колчака, генетик Левит долго прохлаждался в Америке. А стоило только выпустить за границу Добржанского или Тимофеева-Ресовского, как они не хотели возвращаться в родной СССР.

А из прокуратуры постоянно поступали тревожные сигналы. Генеральный прокурор Крыленко сообщал о необходимости возбудить дела против многих членов Академии наук. Уже 3 января 1930 года зампред ОГПУ Генрих Ягода и начальник Секретно-оперативного управления Евдокимов доносили Сталину о матерых двурушниках и антисоветских бандитах, окопавшихся в Академии наук. Реакция была молниеносной — начались аресты. Среди первых жертв был и директор Зоологического музея Академии наук, профессор А.А. Бялыницкий-Бируля. Тот самый, который «по вопросу о скрещиваниях… решительно высказывается против планов проф. Иванова проводить искусственное обсеменение туземок помимо их согласия». Еще один недруг Иванова уходит с научной сцены, звеня кандалами. Такой победы Илья Иванович явно не ожидал.

Но история сделала неожиданный поворот. И вновь перед отважным зоотехником возникло неожиданное препятствие.

Жизнь советских институтов — это мир интриг и разнообразных коллизий. Основными темами для действий сотрудников являлась борьба за власть и финансирование научных проектов. Институт экспериментальной эндокринологии не был исключением из этого естественного правила. Полюсом раздражения многих сотрудников к концу 1929 года стал товарищ Тоболкин. К этому времени он достиг вершины своего могущества. И это мозолило глаза его начальникам.