Томас Левенсон - Ньютон и фальшивомонетчик

Возможно, самым значительным было то, что Ньютон позволил себе объявить публично частный вывод, который сделал уже давно. Он признал, что механистические идеи тяготеют к тому, чтобы устранить потребность в Боге: "Современные философы изгнали рассмотрение такой причины из естественной философии, — писал он, — выдумывая гипотезы для того, чтобы объяснить все вещи механически, а прочие причины отнести к метафизике". Но Ньютон считал это методической ошибкой и объявлял, что сам он стремится выводить "причины из явлений, пока не будет найдена самая первая причина". Он полагал, что следовало не просто "раскрыть механизм мира", но узнать, "почему получилось так, что природа ничего не делает напрасно, и откуда возникает весь порядок и красота, которую мы видим в мире".

Ньютон знал ответ. "Не является ли это бесконечное пространство [423]чувствилищем существа, бестелесного, живого и мыслящего, которое видит вещи непосредственно и полностью воспринимает и постигает их в непосредственном присутствии перед собой?" За тридцать пять лет до этого Ньютон едва не покинул Кембридж, потому что не мог дать клятву положениям англиканской церкви. Теперь он отвечал на них собственным кредо, которое мог подтвердить безоговорочно.

Однако, несмотря на величие видения, отраженного в "Оптике", наука в этой книге была стара. Самые новые эксперименты, о которых шла речь, были двадцатилетней давности, а большинство — еще на десять лет старше. К началу 1700-х годов, а возможно, и десятилетием ранее Ньютон отошел от натурфилософии. В оставшиеся ему годы он сосредоточился на историческом и религиозном подходах к более полному познанию Бога. Он размышлял об истинной природе тела Христова [424]и о жизни посланников Бога на Земле после Апокалипсиса (к которым причислял и себя); с помощью Библии пытался вычислить конец света — он полагал, что второе пришествие произойдет не раньше 2060 года. Посмертно эти труды частично были изданы, но при его жизни о них никто не знал. Хотя Ньютон был убежден, что его физика, математика и исторические исследования стремятся к одной окончательной истине, он считал свои заключения "слишком твердой пищей для людей" [425]и потому, как и прежде, хранил самые смелые мысли при себе.

Несмотря на это, Ньютон продолжал играть важную общественную роль. Монетный двор все еще отнимал невероятно много времени и сил, особенно когда стала ясна судьба Большой перечеканки. Как и предсказывал Ньютон, перечеканка была успешной промышленной операцией, но провалилась как валютная политика. У решения перечеканить монеты без девальвации был предсказуемый результат: серебро продолжало течь через Ла-Манш, и на континенте на него покупали золото по ценам более низким, чем предлагаемый обменный курс серебряного шиллинга к золотой гинее. К 1715 году большая часть новых серебряных денег, [426]отчеканенных до 1699 года, исчезла. В ответ, более или менее случайно, британская валюта перешла с серебряного на новый золотой стандарт.

Ньютон, сначала по необходимости, а затем и по собственной воле, с интересом наблюдал за этим переходом. При этом он использовал те же глобальные информационные сети, которые помогли ему выстроить доказательную базу в "Началах". Но на сей раз вместо данных о приливах и наблюдений за кометами и движением маятников в различных точках планеты он исследовал процесс, который он вскоре определил как международную торговлю золотом. К 1717 году он был готов подвести подробный итог своих наблюдений. Золото в Китае и Индии было гораздо дешевле, чем в Европе, сообщал Ньютон в казначейство. Этот дисбаланс приводил к вымыванию серебра, [427]большую часть которого добывали в Новом Свете, не только из Англии, но и со всего Европейского континента. Это было своего рода действием на расстоянии: далекое, почти неразличимое притяжение азиатских золотых рынков перемещало европейское серебро по предсказуемой траектории, которую можно было объяснить с помощью тех же мыслительных навыков, что тридцатью годами ранее привели к созданию революционного учения о силе тяготения.

В то же время Ньютон хорошо чувствовал ограниченность представления о металлических деньгах как единственно возможных или "правильных". Он считал, что бумажные банкноты, при помощи которых правительство занимает под процент, могут восстановить дефицит металлической денежной массы. По сути, он защищал политику инфляции и утверждал, что разнообразные эксперименты с займами предыдущего десятилетия — солодовые лотерейные билеты, банкноты Государственного банка Англии, билли казначейства и остальные — были практичным и благоразумным ответом на нехватку твердых денег. Его слова звучат на удивление современно: "Если процент еще недостаточно низок, чтобы способствовать торговле и устройству бедных на работу … единственный верный способ понизить его — это выпускать еще большее количество бумажных кредитов до тех пор, пока благодаря торговле и предпринимательству мы не получим больше денег". Есть и более радикальная формулировка: "Мы по собственному разумению устанавливаем ценность [металлических] денег … Мы ценим их, потому что можем купить [на них — прим. ред.] всевозможные товары, и то же самое разумение устанавливает подобную ценность для бумажных денег".