Томас Левенсон - Ньютон и фальшивомонетчик

Ньютон ответил очень быстро. Записи Тринити-колледжа показывают, что он уехал из Кембриджа в Лондон 21 марта, [225]чтобы обсудить свои перспективы. Очевидно, встреча в штабе Монетного двора в лондонском Тауэре удовлетворила его. Канцлер уверил его, что у смотрителя "нет такого количества дел, которые требовали бы большего внимания, чем вы можете уделить". [226]К 13 апреля документы были оформлены. Вильгельм III, "милостью Божьей король Англии, Шотландии, Франции и Ирландии", подтвердил, что место смотрителя Монетного двора [227]теперь принадлежит "нашему возлюбленному Исааку Ньютону, эсквайру".

Неделю спустя Исаак Ньютон окончательно покинул Тринити-колледж. Его багаж — включая библиотеку в несколько сотен томов — отправился еще раньше на одной из повозок, регулярно курсировавших по дороге в Лондон. Сам он, возможно, не пожелал трястись с незнакомцами в одном из ранних дилижансов, которые только что начали ходить из провинции в столицу. Более вероятно, что он, став джентльменом, нанял лошадь. Возможно, он остановился в гостинице в Вэре, так же как паломники Чосера триста лет тому назад, дожидаясь, пока соберется компания попутчиков — для защиты от разбойников на пустынном участке дороги.

Всего несколько часов пути отделяли Ньютона от Лондона, где ждала новая жизнь, которая, казалось, будет свободной от мирских притязаний на его ум и время. О том, что расставание с коллегами по Тринити причинило ему боль, свидетельств не осталось. Не сохранилось никаких следов переписки [228]между Ньютоном и кем-либо из тех, кого он покинул.

Ньютон был не единственным, кому удалось извлечь пользу из национального кризиса. Уильям Чалонер быстро разглядел новые горизонты, открывшиеся благодаря войне, дол гам и краху валюты. Вопрос был только в том, с чего начать. Самый очевидный выбор — использовать спрос на наличные деньги, сделавший середину 1690-х годов в буквальном смысле золотым веком английских фальшивомонетчиков. По подсчетам Ньютона, выполненным в 1696 году, на каждые десять монет приходилось более одной фальшивой.

Но среди всех фальшивомонетчиков, спешивших разбогатеть на кризисе, один лишь Чалонер догадался, что он может использовать свои познания в чеканке, чтобы играть по обе стороны закона. На сей раз его замысел был намного более сложным и честолюбивым, чем просто предательство случайного сообщника. Его биограф назвал это "его двойным подлогом, [229]когда он и служил нации, и обманывал ее". В его поле зрения оказалось не что иное, как сам Королевский монетный двор.

Первый залп Чалонера по Монетному двору был бумажным. Крах чеканки вызвал поток листовок, брошюр, ходатайств перед Парламентом и даже книг. Влиятельный экономический мыслитель Чарльз Давенант размышлял о том, как оплатить континентальную войну Вильгельма, а Джон Локк по меньшей мере в трех коротких эссе пытался найти причины нехватки денежной массы. [230]Но гражданами "Республики писем" становились не только представители высшего общества. В эпоху зарождающейся глобальной торговли пустые кассы лондонских рынков являли собой совершенно новую проблему, и ее нельзя было решить бесхитростными методами прошлого, на что указывали многие памфлетисты. Они представили множество наблюдений ("Жалобы бедных") и решений ("Предложения об обеспечении правительства деньгами на легких условиях"). На пике кризиса оказалось, что каждый житель Лондона (и не только Лондона) имеет собственный взгляд на национальные финансы, и выяснилось, что есть множество грамотных людей, которые готовы изложить свои мысли в печатном виде [231](и могут заплатить за это). Поток полемики и резкой критики не просто отражал волнение, вызванное денежным кризисом, это была еще одна форма того, что было названо — слишком узко — научной революцией, охватывавшей Англию.

На памяти тех, кто совершал открытия, включая Ньютона, бумаги, этого инструмента мысли и средства общения, постоянно не хватало. Первая английская бумажная фабрика была учреждена в 1557 году, но она, вероятнее всего, производила только грубую темную бумагу, используемую для упаковки, [232]а не белую бумагу более высокого качества, подходившую для письма или печати. Вся писчая бумага прибывала в Англию из Италии или Франции, и цена двадцати четырех листов равнялась дневному заработку рабочего. Это одна из причин, по которым пьесы Шекспира были напечатаны лишь тогда, когда получили широкое признание. В 1623 году, когда был издан Первый фолиант ( знаменитый сборник из 36 пьес Шекспира), в Англию было импортировано около восьмидесяти тысяч стопок [233]бумаги, годной для печати или письма, — это примерно семь листов на человека. Внутреннего производства еще почти не существовало. С учетом стоимости печати [234]издержки от публикации были настолько велики, что никакой разумный бизнесмен не рискнул бы за это браться, если не был уверен в своем рынке.