Александр Щипков - Во что верит Россия; Религиозные процессы в постперестроечной России

Планы революционеров по использованию наследников боярыни Морозовой в качестве пушечного мяса на баррикадах и источника финансирования подрывной деятельности, провалились, если не считать нескольких незначительных курьезных случаев. Революция победила и без "раскольников". Еще какое-то время после революции среди советских ученых по инерции сохранялась народническая традиция: крупные историки А. Клибанов и К. Чистов изучали старообрядчество как движение "социального протеста" (впрочем, протест этот изучался только в своих дореволюционных проявлениях). При этом доказывалась "утопичность" социальных взглядов старообрядцев. Однако в общественном сознании и в научных исследованиях быстро стали доминировать представления, свойственные чиновникам Синода в начале XIX века. К старообрядцам вновь стали относиться как к "окаменевшим осколкам Древней Руси". Это видно уже из направлений научных исследований советского времени -- почти исключительно фольклорные, этнографические, археографические работы. Изучался старообрядческий быт, традиции, обряды. Многочисленные экспедиции чаще всего без всякой оплаты или за бесценок выпрашивали у "этих дикарей" иконы, книги, старинные вещи. Как сказал один из старообрядческих наставников, "просто противно -- на нас смотрят не то как на мумию в мавзолее, не то как на манекен в витрине магазина". Поставить вопрос о самоценности религиозного мировоззрения и религиозной жизни старообрядцев и об их влиянии на социальную жизнь и культуру в нашей идеологизированной стране редко кому приходило в голову.

Уникальность староверия состоит в его основной идеологеме -необходимости сохранения во всей полноте православного обряда, как он сложился в русском православии к середине XVII века. Психологическая инерция явилась одной из причин сакрализации не только церковного обряда, но и многих норм быта -- в одежде, питании, правилах общежития. В истории христианства невозможно найти сколько-нибудь значительные религиозные движения, в идеологии которых столь же важное, центральное место занимает обряд. Сам этот факт для многих историков и религиозных деятелей из числа критиков старообрядчества служил доказательством его дикости, магического отношения к религии; выводил старообрядчество из круга тех религиозных движений, которые сыграли какую-либо позитивную роль; оказывался поводом к тому, чтобы в идейном плане относиться к старообрядчеству несерьезно.

Однако все не так просто. Мощные, идейно состоятельные религиозные движения очень часто возникали по частным, в каком-то смысле несерьезным поводам. Но эти поводы служили отправной точкой для полного переосмысления религиозного мировоззрения. Сам же повод впоследствии приобретал значение священного символа и со временем наполнялся новыми смыслами и функциями, о которых вначале никто и не подозревал.

Чтобы понять, как обряд стал таким символом, необходимо разобраться в логике идейной конфронтации между сторонниками протопопа Аввакума и сторонниками патриарха Никона. Не Аввакум, а Никон первым заявил о высшей ценности обряда, желая изменить его. Логика спора была задана именно Никоном. Какого сорта аргументы приводил он в защиту своей позиции? Аргументы эти носили, с одной стороны, политический и бюрократический характер, а с другой -- были оскорбительны для религиозного и национального самосознания русских людей. Психологически для многих аргументация Никона ставила под вопрос святость и праведность всей русской духовной традиции: и Сергия Радонежского, и Кирилла Белозерского, и сотен других русских подвижников -- ведь они тоже крестились двумя перстами; она ставила под вопрос благочестие родителей, дедов и прадедов современников Никона и Аввакума. Ничего содержательного по сути вероучения, что могло бы привлечь к реформаторам и оправдать нововведения, в позиции никониан не было.

Последователи Аввакума, сплотившись вокруг старого обряда, фактически отстаивали достоинство личности против бюрократического произвола: "мы как верили, так и будем верить -- декретным произволом нашей веры, нашей совести не изменить". Власть фактически говорила: "То, как веришь ты, как верили твои отцы и деды, -- это все ерунда; а вот то, что мы тебе сейчас прикажем, -- то и будет твоя вера". Старообрядцы гордо возражали: "Этому не бывать!" И когда потом, в XIX веке, синодальная Церковь говорила: "Какие вы дикие, из-за ерунды, из-за сугубой аллилуйи идете на костер, на жертвы", старообрядцы резонно отвечали: "а почему же вы нас из-за этой ерунды преследуете и гоните?" Бунт человеческого достоинства и религиозной свободы, начавшийся со спора о некоторых деталях обряда, имел свою жесткую логику, необратимо приведшую к возникновению совершенно нового типа религиозного мировоззрения.