Юлиан Семенов - Горение (полностью)

- Стреляться хотели? - осведомился Савинков.

- А как же иначе? Конечно.

- Вы написали хороший рассказ в "Червоном Штандаре", - заметил он. Каляев мне перевел. Очень честная штука. Готовите книгу рассказов?

- Я писал не рассказ, - ответил Дзержинский. - Это отчет о побеге.

- Это рассказ, - возразил Савинков. - Все мы, пишущие, кокетничаем скромностью. Официант!

Тот подплыл стремительно, склонив голову по-птичьи набок, почтительно буравя птичьими, круглыми, черными бусинками глаз лицо посетителя.

- Рыбу варите недолго, - сказал Савинков, - пусть внутри останется краснинка. Соус подайте отдельно каждому. Пусть потрут чеснока, передайте на кухню. Спаржу не солите, принесите рыбацкую соль, очень крупную, мы - сами. Проследите за тем, как будут готовить.

"Лучше б он на "ты" говорил, - подумал Дзержинский, - с "вы" это еще обиднее".

- Иван, посмотри, наши не идут? - попросил Савинков.

- Так рано еще.

- Посмотри, - повторил Савинков.

Каляев поднялся, пошел к двери - махонький, в чем только жизнь держится.

- У вас как в казарме, - заметил Дзержинский. - Повиновение полное.

Савинков пожал плечами, но видно было, что ему эти обидные слова понравились.

- Мы добровольно приняли команду, Феликс, - сказал Сладкопевцев. - Мы ведь д е й с т в у е м, нам нельзя без железной дисциплины.

- Дисциплина должна быть самовыражением призвания.

- У вас великолепное чувство слова, - заметил Савинков, - обидно, если вы погрязнете в социал-демократических дискуссиях и рефератах. Уж если не к нам, не в наши ряды - то писать.

- В спорах рождается истина, - сказал Сладкопевцев, поняв, что слова Бориса неприятны Дзержинскому. - Они по-своему ищут, пусть.

- Революции нужны подвижники дела, а не спора, - не согласился Савинков. Женаты?

Дзержинский ответил вопросом:

- А вы?

- Де факто.

- Дети есть?

- Да.

- С вами живут?

- Я их не вижу.

- Пишете новеллы? - продолжал спрашивать Дзержинский - ему надоела манера Савинкова ставить быстрые вопросы и поучать, растягивая слова, сосредоточив при этом свой взгляд на переносье собеседника.

- Он пишет великолепные стихи, - сказал Сладкопевцев. - Почитай, Борис, а?

- После пятой рюмки, - пообещал Савинков.

И в это время вернулся Каляев с Егором Сазоновым и Евно Азефом.

- Иван Николаевич, - представился Азеф, руки не протянув: он устраивал свое огромное, расплывшееся тело в кресле, которое стояло подле Савинкова.

- Василий Сироткин, - назвал себя Сазонов.

Каляев и Сладкопевцев переглянулись.

- Егор, ты что, с ума сошел? - спросил Каляев. - Это же Дзержинский.

- Он прав, - сказал Азеф и, отломив кусок хлеба, начал жадно жевать. - И не надо смотреть на меня с укоризной. Он прав. Василий Сироткин - очень красиво звучит. Вы социал-демократ, Дзержинский?

- А вы?

- Я инженер.

- Член партии?

- Беспартийный, - усмехнулся Азеф.

Дзержинский встал из-за стола, молча поклонился всем и пошел к выходу.

- Зря, - сказал Сладкопевцев, - напрасно ты эдак-то, Иван.

- Нет, не зря! - Азеф жевал чавкающе, быстро, обсыпая крошками свой дорогой костюм. - Ты б еще сказал ему, что завтра едешь в столицу, царя убивать. "Поедем, мол, с нами, в Мариинку зайдем, Павлову посмотрим". Дерьмо вы, а не конспираторы!

Каляев поднялся, хотел что-то сказать Азефу, но сдержался, побежал за Дзержинским.

- Иван, Дзержинский спас меня, - сказал Сладкопевцев. - Когда мы с ним бежали из ссылки, он мне свой паспорт отдал, сам остался без документов...

Азеф пожал плечами.

- Ну и что? - спросил он, по-прежнему жуя хлеб. - Бабьи нежности. Ну спас, а дальше?

Сазонов спросил:

- Это он написал "Побег"?

- Да, - ответил Савинков. - И вот что - товарищ Азеф преподал нам урок. Вину беру на себя: я Дзержинского пригласил. Революция не терпит сентиментальностей. Что касается его замечания о дисциплине: каждый из нас волен отринуть дисциплину боевой организации, каждый волен отойти, но если уж не отходит - тогда слепое подчинение Азефу и мне. Слепое. Каждый знает только то, что ему положено знать, и тех только, кого мы вам станем указывать. Любая самодеятельность, любая личная инициатива каждого из вас, каковы бы заслуги у вас ни были в деле террора, будет караться беспощадно.

...Каляев догнал Дзержинского на улице, взял под руку:

- Пожалуйста, извини, Феликс. У нас предстоит важное дело, поэтому нервы у всех на пределе.

- Это Азеф?

Каляев смешался, полез за сигаретами, остановился - не мог прикурить на ветру. Дзержинский смотрел на его вихор с жалостью и щемящей любовью.