Юлиан Семенов - Горение (полностью)

- Погодите, - перебил его Гартинг, - что у Ленина против эсеров?

- Тут так, - ответил помощник, отыскивая нужную строку, с которой следовало начать. - Одна минуточка, сейчас... Вот, извольте: "Каждый поединок героя будит во всех нас дух борьбы и отваги", - говорят нам. Нас уверяют, что "каждая молния террора просвещает ум", чего мы, к сожалению, не заметили. Не правда ли, как это удивительно умно: отдать жизнь революционера за месть негодяю Сипягину и замещение его негодяем Плеве - это крупная работа. А готовить массу к вооруженной демонстрации - мелкая. О вооруженных демонстрациях "легко писать и говорить, как о деле неопределенно далекого будущего". Как хорошо знаком нам этот язык людей, свободных от стеснительности твердых социалистических убеждений. Непосредственную сенсационность результатов они смешивают с практичностью. Социал-демократия всегда будет предостерегать от авантюризма и безжалостно разоблачать иллюзии, неизбежно оканчивающиеся полным разочарованием. Мы предпочитаем долгую и трудную работу над тем, за чем есть будущее, "легкому" повторению того, что уже осуждено прошлым".

- Дальше...

- Теперь из хроники партийной жизни... Что ж я отметил-то для вас? Ага, вот. "Ф. Доманский выступил с рефератом о положении рабочих в шахтах Домбровского бассейна, где он недавно нелегально побывал. Реферат был выслушан с большим вниманием, попытка сорвать его правой фракцией польских социалистов, близких к Юзефу Пилсудскому, не увенчалась успехом, сбор-складчина переданы Ф. Доманскому для выпуска газеты польских пролетариев "Червоны Штандар".

- Доманский - это Дзержинский?

- Совершенно верно, Аркадий Михайлович.

- Он уже вернулся из Цюриха?

- Нет еще.

- А в чем дело? "Громов" ведь сообщал, что он должен вернуться в Берлин.

- Он задержался, Аркадий Михайлович, потому что там у него жидовочка умирает...

- Кто?!

- Невеста, Гольдман Юлия.

- Чьи данные?

- Гуровской.

Гартинг даже привстал в кресле от гнева:

- Я сколько раз вам указывал?! Почему агента не по кличке зовете?! Нет Гуровской! "Громов" есть! Ясно?!

...Юлия Гольдман умирала в сознании, понимая, что осталось ей жить на земле считанные дни - не месяцы.

Лицо ее обострилось, но черты были прежние, - красивые, мягкие, добрые.

Либер, брат ее, прислал письмо - много шутил, каламбурил, не веря, видимо в силу молодости своей, что может случиться страшное. Иногда, перемежая шутку серьезным, обращался к "милому Феликсу" с жалобами на робеспьерианский дух "Фрея" (Ленина), на его дисциплинированную требовательность, остерегая восторгаться "Маратом нашей эмиграции в такой мере, что даже нам, бундовцам, здесь об этом стало известно". Обещал, если сможет, вырваться к "милой сестрице, которая не имеет права кукситься, хотя бы потому, что рядом с нею замечательный Феликс, приведший и тебя, Юлечка, и меня, и Влодека в революцию, а его присутствие - само по себе - лучшее из возможных на свете лекарств. Когда выздоровеешь, я, наконец, выполню свое обещание и подарю тебе велосипед. Тот, который я купил, пришлось продать, чтобы помочь нашему товарищу-меньшевику (маленького роста, рыжий, ты, Феликс, догадываешься, видимо, кто это) переправиться из Сибири в Цюрих. Жаль было расставаться с новеньким двухколесиком, да ничего не поделаешь...".

Дзержинский оторвался от письма, спросил удивленно:

- Ты любишь кататься на велосипеде, Юленька?

- Я мечтаю. Любят, если умеют.

- Я подарю тебе велосипед. Я соберу денег в долг и куплю двухколесик. Я быстро научу тебя кататься. Надо держать ученика сзади, за спину одной рукой, а за седло - второй и все время бежать следом, подбадривая, а потом осторожно руки убрать, и ты прекрасно покатишься сама, важно только, чтобы ты верила, что я все время бегу сзади...

- Феликс, - перебила Юлия очень тихо, чуть сжав его руку прозрачными пальцами - больно ей стало слушать про велосипед. - Я все время забываю, как называется та гора...

- Та, что вдали, между двумя пузатыми?

Юлия улыбнулась:

- Да, между пузатыми.

- "Малышка".

- "Малышка", - повторила Юлия и медленно обвела глазами синие дали, белые вершины гор, желтые, тонкие тропки, проходившие по долинам и расщелинам, высокое небо, в котором перились легкие, пуховые облака.

- Я принесу еще один плед, Юля, у тебя руки заледенели.

- Нет, спасибо. Мне вовсе не холодно. А может быть, холодно, я не знаю, но я не боюсь холода, я очень боюсь жары, Феликс, я проклинаю себя за то, что встретилась с тобою.

- А я за это судьбе благодарен.