Юлиан Семенов - Горение (полностью)

Савинков вопрошающе посмотрел на Петрова.

- Я ж не понимаю по-французски, - сказал тот извиняющимся голосом, "Месье", "мадам", "мерси"...

- Нам предлагают здесь пообедать, - объяснил Савинков. - Сейчас одиннадцать, час посидим за кофе, а там можно и полакомиться, сулят приготовить хорошее мясо. Согласимся?

- Я буду вас угощать, - сказал Петров, не уследив за лицом - искорежило гримасой неприязни, губы потянуло влево. - Только в этом случае я соглашусь.

- Думаете, буду возражать? - спросил Савинков без усмешки, столь для него обычной. - Я сейчас без денег, так что благодарен вам весьма. - Кивнув официанту, мол, спасибо, обедаем у вас, достал портсигар, бросил тоненькую папироску в угол рубленого рта и заметил: - Лишь в одном городе можно быть счастливым, даже если голоден, - в Париже... Помните у Макса Волошина? "Монмартр. Внизу ревет Париж, коричневато-серый, синий; уступы каменистых крыш слились в равнины темных линий; то купол зданья, то собор встает из синего тумана, и в ветре чуется простор волны соленой океана". Красиво?

- Очень, - согласился Петров. - Кто это написал, вы сказали?

- Художник Максимилиан Волошин... Он тут на Монмартре подрабатывает, портретики малюет, меня обедами кормит с выручки... У него еще есть очень красивое словосочетание: "В дождь Париж расцветает, точно серая роза, шелестит, опьяняет влажной лаской наркоза, на синеющем лаке разбегаются блики, в проносящемся мраке замутились их лики, и на груды сокровищ, разлитых по камням, смотрят, морды чудовищ с высоты Нотр Дам"...

- Этот Волошин с нами? - спросил Петров.

Лицо Савинкова продолжало оставаться белой недвижной маской, ни один мускул не дрогнул, хотя фраза Петрова показалась ему безудержно смешной.

- Ваш вопрос слишком категоричен, Саша... Что значит "наш"? Он поэт. Значит, наш. Революционеров создает поэзия. Он живет в Париже зиму. Значит, наш. Подобен нам, гоним ветром, словно ржавый лист севастопольского платана... Если вы вкладываете в понятие "наш" одну лишь принадлежность к партии, то я должен ответить отрицательно, хотя Макс вчера поведал мне мечту своей жизни: построить в Крыму, на пустынном берегу, дом, где станут жить бунтари и поэты... Впрочем, разделимы ли эти понятия? Хотите, прочту стихи о Париже, которые вам наверняка понравятся?

- Хочу, Борис... Викторович, - ответил Петров, проклиная себя за врожденную крестьянскую робость: эк ведь легко он назвал меня "Сашей", а я разбежался на одной своей ноге, чтоб ответить "Борисом", и не смог, засоромился...

Савинков по-щучьи "сглотнул" состояние собеседника, у к р е п и л свое положение:

- Вы меня так не зовите, С а ш а. За мной и здесь топают... Я с трудом оторвался от двух шпиков, покуда решился к вам подсесть. В боевой организации меня зовут "Павел Иванович"... И вы вперед зовите меня так же, хорошо?

- Да, да, конечно, - ответил Петров, легко согласившись с поражением. - От России быстро отвыкаешь. Здесь свобода, и это нормально, поэтому все эти клички и псевдонимы кажутся ненужными... То, что несвободно, противоестественно, согласитесь?

Не ответив, Савинков начал читать стихи:

- "В твоей толпе я духом не воскрес, и в миг, когда все ярче, все капризней горела мысль о брошенной отчизне, - я уходил к могилам Пер ля Шез. Не все в них спят. И грохот митральез, и голос пуль, гудевших здесь на тризне, навстречу тем, кто рвался к новой жизни, - для чуткого доныне не исчез. Не верь тому, кто скажет торопливо: "Им век здесь спать, под этою стеной". Зачем он сам проходит стороной, и смотрит вбок, и смотрит так пугливо? Не верь тому! Убиты? Да. Но живы! И будет день: свершится суд иной..."

- Вот это прекрасно! - сказал Петров восторженно. - Можно было б зааплодировал!

- В Париже все можно, - Савинков наконец улыбнулся. - Именно поэтому он и стоит обедни. Это город постоянно пьяного счастья. Великий Бодлер, герой революции, бунтарь и ранимый юноша, а потому отец всемирного символизма, именно здесь, после разгрома народного восстания, заставил себя написать великие строки: "Нужно день и ночь быть опьяненным, это - важнее всего, первый вопрос нашей жизни. Чтобы не испытывать безжалостного гнета времени, которое давит вам плечи и клонит к земле, нужно быть постоянно опьяненным... Но чем же? Вином, поэзией или красотой добра? Все равно, чем хотите, но только опьяняйтесь, иначе вы сделаетесь рабами и жертвами времени"...

- Кто-то говорил, что вы заканчиваете роман, Павел Иванович?

- А кто это вам мог говорить? - лениво поинтересовался Савинков.