Юлиан Семенов - Горение (полностью)

- Я не пью.

- Вовсе?

- Совершенно. Вообще-то на праздники могу, на масленицу или там на светлое Христово воскресение, но сейчас... Работы впереди у нас много, да и пост держу - грех. Игорь Васильевич предупредил, в чем будет заключаться ваша задача?

- В общих чертах, Андрей Андреевич, в общих чертах. Вы не взыщите, я пропущу рюмашку, а?

- Но чтоб последняя, ладно? А то вам завтра вечером уезжать на север, там встреч у вас будет много, интересных встреч, обидно, ежели вы в хмельном состоянии будете пребывать, - главное пропустите, а вам из этого главного впоследствии многое можно будет извлечь для своих реприз.

- Я реприз не пишу. Их пишут Элькин и Коромыслов, Андрей Андреевич. Ваше здоровье...

- И вам пусть будет хорошо... Простите, коли я не так что сказал.

- Дело в том, что репризы пишут те, кто не умеет работать за столом, их пишут летунчики, они на салфетках сочиняют. Я пишу пантомимы с куплетами, это совершенно другое, я меньше пяти копеек за строку не беру. Вы вот, к примеру, в каком чине?

- Да с чего вы взяли, будто я из охраны? - Глазов чувствовал себя с Ероховским неуверенно, раньше ему с такого рода агентами работать не приходилось, поэтому соврал, хотя врать не любил, сам ложь замечал, и другие, считал, не обделены таким же умением. - Я просто-напросто друг Игоря Васильевича и служу по ведомству иностранных дел.

- О, как интересно, - с наигранной веселостью откликнулся Ероховский, - а то "работа", "репризы". С "большого художника" надо было начинать... Я спрашивал вас про звание не зря, я хотел объяснить вам все предметно, я предметист, я верю ощущению во плоти, Андрей Андреевич. Ежели вы надворный советник, "ваше благородие", то Игорь Васильевич, ваш добрый знакомый из охраны, уже "высокоблагородие". Так и я по сравнению с Элькиным и Коромысловым. Впрочем, много я им дал, какие они "благородия"? Обыватели, горожане. Ладно, пес с ними... Съезд уже начался?

- Какой съезд? - спросил Глазов.

- Тьфу, черт! Он же мне запретил вам об этом говорить! - вздохнул Ероховский. - Он у нас такой конспиратор, такой осторожный... Вы его не наказывайте, ладно? Хотя вы же из иностранного департамента, он вам не подчинен...

- Леопольд Адамович, давайте-ка и я с вами согрешу, махну рюмашечку. Разливайте! А то у нас разговор как у слепца с глухонемым.

- Слава господу! - сразу же оживился Ероховский. - Я не умею говорить с трезвым коллегой, я ощущаю массу преимуществ, и мне обидно за свое высокое одиночество.

Чокнулись, выпили, долго дышали, мочили губы водой из-под крана.

- Напрасно водку ругали, вполне пристойное питье, - сказал Глазов.

- Чувствую затхлость. Не верю, чтоб немец желтый хлеб пустил на спирт. Немец со всего норовит урвать выгоду. Каким-то металлом отдает, не находите?

- Не почувствовал.

- А вы повторите.

- Да мне еще работать сегодня...

- И мне багаж паковать... Нуте-с, вашу рюмку.

Глазов рассчитал, что Ероховский после тяжелой пьянки скорее захмелеет, начнет разговор, станет в ы к л а д ы в а т ь с я. Он не ошибся.

- Все время бегу, Андрей Андреевич, бегу с закрытыми глазами, - жарко заговорил Ероховский, когда выпили по третьей. - Норовлю ухватить то, что является мне, вроде бы и ухватил, сажусь за стол, работаю сутки, потом читаю пантомима! А я норовил пиесу! Как Элькин с Коромысловым мечтали стать Ероховским, так и Ероховский метит в Мицкевичи. Но Элькин с Коромысловым - это я, это псевдоним, это сокрытие стыда, а Ероховский - очевидность, троньте меня, троньте! Ну? Я? Я. А не Мицкевич.

"Будет хорош с Воровским, - подумал Глазов. - Тот пишет о литературе, только б удержать этого Коромыслова-Мицкевича от рюмки, тогда выйдет толк".

- Это сознание правды, - продолжал Ероховский, - опрокидывает меня, превращает в парию. Ин вино веритас. А когда все выпил, не правда на донышке открывается, а череп, но с большими черными глазами и с верхней, не сгнившей еще губой - иначе усмешку не поймешь, череп ведь смеяться не может!

"Как мне осадить его? - продолжал думать Глазов трезво. - Мне бы только его осадить, тогда ему цены не будет".

- Строка должна являться, она как прекрасная дама, а вместо строк тебя окружают решетки, а за ними - рожи, красные, распаренные, луком пахнут! Я ищу себе отключений, я норовлю выскочить из нашей обыденности, я люблю риск, я хочу ощущать свою нужность, Андрей Андреевич... Вы меня понимаете?

- Я вас понимаю отменно, Леопольд Адамович. Я понимаю вас так хорошо потому, что наш с вами общий друг много говорил о вас. Он говорил, что вы очень доверчивы и любите риск. Поэтому-то я больше пить вам не дам...