Юлиан Семенов - Горение (полностью)

- Я буду краток. - Грыбас чуть откашлялся. - Если бы мне вернули возможность начать жизнь сначала, я бы повторил ее точь-в-точь, как прожил эту. Я ни в чем не виноват, ибо виновны люди перед законом, а я ваш закон отвергаю, потому что он служит щитом для тысяч, которые под этим страшным щитом таятся от миллионов.

- Грыбас! - Судья ударил ладонью по столу.

- Всю вину с точки зрения вашего законоположения, - обернулся Мацей, - я принимаю на себя. Остальные товарищи не несут ответственности за мои деяния. Я приму любой ваш приговор спокойно, потому что я занимался тем лишь, что говорил людям правду.

- Грыбас! - крикнул судья.

- Да не суетитесь вы, - усмехнулся Мацей. - Я закончил.

Генрих, специально приехавший из Домбровского бассейна, был единственным легальным, кто мог ходить по улицам, жить в гостинице по своему паспорту и встречаться с теми, с кем нужно было увидаться.

Он-то и привез Веженского на квартиру, где за длинным, пустым столом сидел Дзержинский.

- Здравствуйте, - сказал присяжный поверенный, пожимая руку Дзержинского. - Ваш товарищ был аккуратен: кажется, мы без хвостов. Сегодня в три часа у меня свидание с Грыбасом. Расстрел можно заменить, если он попросит государя о помиловании.

- Гарантия?

- Абсолютной - нет.

- Вероятие?

- Половина на половину.

- Он не пойдет на это.

- Я успел его узнать и полюбить. Я согласен - он не пойдет, поэтому я попросил, чтобы меня свели с вами. Нужно, чтобы Грыбас получил указание партии. Он выполнит такое указание.

- Чем заменят расстрел?

- Пятнадцатью годами каторги.

- В Сибири бывали?

- Да.

- Где?

- Всюду - я проезжал через Сибирь в Японию. Глаза Дзержинского, вспыхнувшие, было, - решил, что Веженский тоже отбывал ссылку, - вновь потухли.

- Пятнадцать лет каторги - тоже смерть, только медленная, - сказал Дзержинский.

- Не рассчитываете на революцию?

- Рассчитываю.

- Сколько ждать?

- Столько, сколько потребуется.

...Веженский увидел Грыбаса через большую, как в зоопарке, решетку. Между большой стальной решеткой была протянута тонкая металлическая сетка, и была она очень частой: из-за этого лицо Мацея казалось мучнисто-серым, более бледным, чем на самом деле.

- Я протестую, - сказал Веженский охранникам. - Я хочу говорить с моим подзащитным в нормальной обстановке.

- Это нормальная обстановка для приговоренных к казни.

- Я напишу жалобу.

Грыбас заставил себя улыбнуться:

- Бесполезно, Александр Федорович. Это их закон.

- Мацей, я только что видел ваших добрых друзей. Вы понимаете?

- Да. Понимаю.

- Наше мнение совпало: вы обязаны написать прошение о помиловании. Вам сохранят жизнь.

- Что сохранят? - удивился Грыбас. - Жизнь? А кто сохранит честь? Вы скажете моим друзьям, что я знал, на что иду.

- Неужели вам не хочется дожить?

- Говорить можно, а вот бить не надо, Александр Федорович.

- Простите. Простите, Мацей. Бога ради, простите. Но я правда же хочу спасти вас.

- Разве бесчестьем спасают?

(Месяц назад граф Балашов сказал Веженскому: - Сейчас нужен крен - я твои слова про Зубатова помню. Все развивается так, как задумывалось. Позиции наши справа и в центре крепки. Я не знаю, как будет, но то, что будет, - в этом не ошибаюсь. Поэтому надо делать крен, ты прав. Мы должны вербовать друзей слева - не в братство, конечно, а для того, чтобы контролировать все рычаги. Поедешь в Варшаву, защищать поляка... Я запамятовал его фамилию... Коли сможешь спасти его от петли - мы подойдем к левым. А это важно, ты прав, спору нет - весьма важно. Масонство, великое братство наше, должно быть всюду, знать все, понимать всех - тогда сможем свершить главное.)

...Веженский ехал из тюрьмы, забившись в угол пролетки. Перед его глазами стоял Грыбас за частой решеткой, как зверь в клетке: худой, высокий, бритый наголо, и улыбка по губам скользит, не сделанная улыбка, и до того открытая, что стало Веженскому самого себя страшно..,

Гуровская закрыла дверь, тихо поставила баул у ног, вдохнула прогорклый запах "кэпстэна", любимого табака Влодека, и поняла, что он дома - работает.

- Можно? - она приложилась ладонями к двери, крашенной "слоновой" масляною краскою. - Влодек...

- Да, да! - Ноттен поднялся из-за стола и растерянно потер лицо. Здравствуй, Геленка!

Она бросилась к нему на шею, стала быстро обцеловывать его лоб, глаза, нос, подбородок, губы.

- Бог мой, как я там скучала по тебе, как скучала! Почему сердитый? Ты сердитый, Влодек?

- Что ты?! Устал.

- У тебя глаза больные. Хворал?