Адам Водницкий - Главы из книг «Заметки из Прованса» и «Зарисовки из страны Ок»

Кровавое жертвоприношение — от Каина и Исаака до Иисуса Христа — вызывало страх и ужас, но одновременно завораживало магической силой обряда очищения кровью. Наверняка есть связь между корридой и митраистской тавроктонией [41] Тавроктония — заклание быка Митрой. — обновляющей мир ритуальной жертвой (Митра убил быка после долгой и трудной за ним погони), а также между корридой и тавроболием [42] Тавроболий — обряд жертвоприношения быков. Главный момент таинства — крещение кровью убитого быка, которой приписывалась сила возрождать окропленных ею. — крещением в бычьей крови. Можно предположить, что тавромахия родилась именно из практик митраизма, которые принесли на Иберийский полуостров и в Прованс римские легионеры и которые местные жители у них переняли. Культ быка был известен и другим культурам. В индуизме бык Нанди (ездовой бык и верный спутник бога Шивы, из волос которого вытекает Ганг) отождествлялся с ведийским богом-громовержцем Индрой, известным древним майя как бог бури и ветра Хуракан (Уракан).

Коррида — еще одна символическая и очень тонкая, на грани разрыва, нить, связывающая наш до боли рациональный дивный новый мир с миром мифов, обрядов и волшебства. Это реликт уходящей цивилизации, которой для существования необходимы области тени, недоступные свету тайники в глубине души и которая принуждает нас задаваться неудобными вопросами. <���…>

Я не поклонник корриды. Она интересна мне как обряд, а не как спектакль. Кроме того, я на стороне toro. Скажу больше: коррида пробуждает во мне страх, я ощущаю в ней не имеющую названия силу, которой не способен противостоять. Как будто из темноты доносится призыв, который мне не хочется понимать, на который не хочется отвечать; он обращен к той части моего «я», о которой я ничего не желаю знать.

На вырванном из тетради в клетку листочке, приколотом четырьмя кнопками к дверям базилики, каллиграфическим почерком было написано, что сегодня, в Великую пятницу, на кладбище Алискамп в полночь состоится пасхальная мистерия. Сообщение предназначалось прихожанам собора Святого Трофима и всем верующим, которые хотели бы принять в ней участие.

Я вошел в храм, ожидая увидеть опустевшую дарохранительницу, поломанные свечи, почетный караул около Гроба Господня, приготовления к обряду освящения огня и воды. Но внутри было тихо и пусто, бледный призрачный свет, просачиваясь через небольшие окна в глубоких проемах в верхней части боковых нефов скользил по голым каменным стенам, по краям пустых алтарей и надгробным плитам с гербовым картушем или фигурой лежащего рыцаря. Собор, погруженный, будто в толщу воды, в графитовый сумрак, был холоден и суров.

Романские соборы Франции сохранили что-то не только от архитектонического совершенства, но и от холода языческих капищ. Чтобы в этом убедиться, достаточно в расположенном неподалеку Ниме осмотреть Мезон Карре — храм, возведенный в конце I века до н. э. в честь членов семьи императора Октавиана Августа.

Внутри провансальских церквей нет ничего от интимной атмосферы храмов Центральной Европы, их стильного беспорядка, золота, помпезного богатства; я уж не говорю о православных церквях с множеством святых в пурпуре и золоте, коврами на плитах пола, почти домашним теплом. В монументальном интерьере романской или готической церкви легче встретить прячущихся среди листьев аканта страшных чудищ из мифического бестиария, чем дружелюбных эльфов — ангелов, которые, утомленные полетом, присаживаются на угол алтаря.

К тому времени, когда я вышел из собора, дождь прекратился, но на горизонте клубились темные тучи, грозя обрушиться на землю ливнем. Я не собирался участвовать в Mysterium paschale и, опять-таки сам не знаю как, около полуночи оказался на пустом бульваре Лис. По мостовой катились сорвавшиеся с привязи воздушные шары, ветер трепал края больших афиш с программой воскресной корриды. В этот час никаких других предвестников приближающейся фиесты на безлюдных улицах не было. Стук моих шагов возвращался, отразившись от темных фасадов, и это был единственный звук в бездонной глубине ночи. Бульвар Лис упирался в перекресток Круазьер; тут дорога сворачивала направо, на короткую, обсаженную старыми платанами авеню Алискамп, круто спускающуюся к мостику на канале Крапонны. Отсюда узкая дорожка по берегу живописного канала XV века, соединяющего Арль и равнину Кро, вела прямиком к воротам некрополя. Алискамп — самый большой и самый знаменитый некрополь античности. К сожалению, из-за громадных разрушений, произведенных во имя прогресса в середине XIX века, уцелела лишь его небольшая часть.