Юлиан Семенов - Путь в новогоднюю ночь

- Слушай, перестань, - поморщилась девушка, - противно.

Она снова улыбнулась.

- Ну какой ты шатун? Ласка. Быстрая, красивая, хитрая. И знаешь, это великое счастье - то, что случилось сегодня. Я увидела настоящего шатуна и настоящую ласку.

Горохов снова стал целовать ее ноги в меховых штанах, обшитых чертовой кожей.

- Я бросил все на Сумаре, чтобы увидеть тебя, Наташа! Я все бросил, все ради тебя. Я оправдывал себя, потому что это во имя тебя!

- И убежал, когда был шатун, тоже во имя... - засмеялась девушка.

"Если сейчас она станет моей, - подумал Горохов, -тогда все изменится."

Он поднялся с колен, хрипло засмеялся и задул свечу. Наташа бросилась к двери, где стоял карабин.

- Как только ты посмеешь подойти ко мне, Горохов, я выстрелю в тебя.

...Всю ночь она просидела около печки, подбрасывая время от времени березовые поленца. Она смотрела в огонь и думала: "Хороший мой, добрый Воронов. Любимый мой человек. Ты думаешь обо мне?"

Ал-мас [Ал-мас - наитвердейший (арабск.)]

Начальник поисковой экспедиции профессор Цыбенко сидел возле окна. Стекла были разрисованы тонким кружевом инея. За печкой пел сверчок. Бревенчатые стены дома пахли жарким хвойным лесом.

Цыбенко был неисправимым поклонником охоты и всего к ней прилагавшегося: над узенькой железной кроватью висели три ружья, хотя стрелял профессор из рук вон плохо. Чуть пониже ружей висели ножи: огромные тесаки и маленькие, с наборными ручками финки.

- Что же мне сказать вам, Наташенька? - задумчиво спросил Цыбенко и потрогал оттопыренным мизинцем граненый стакан. - Я просто не знаю, что сказать. Я лучше спрошу. Вы фильм "Летят журавли" смотрели?

- Смотрела.

- А "Дом, в котором я живу"?

- Тоже.

- Ну и как? Понравились?

- Очень.

Профессор сморщил лицо и сказал жалобным голосом:

- А мне ужасно не понравились. Консерватор? Ханжа? Нет. Ни то, ни другое. Когда героиня одного фильма изменяет тому, кто на фронте защищает ее честь, - это для меня не героиня. Фильм, посвященный верности, никак, ну, никак не может иметь в первооснове своей неверность. И, бога ради, не убеждайте меня, что душой она верна. Я, понимаете ли, матерьялист...

Последнее слово Цыбенко произнес нарочито по-старинному, через мягкий знак.

Взглянув на девушку, он нахохлился и снова начал вертеть стакан коротенькими, плоскими пальцами.

- А когда героиня другого фильма, жена геолога, - снова начал он, сердясь на что-то, - отдается первому встречному, - ах, ах, с тоски! - для меня это тоже не героиня. Терпеть не могу ущербности. А ссылаться в гадостях на тоску и скуку чудовищно в наше время. Вы видели, сколько по Москве расклеено объявлений о наборе рабочих на Север и в Сибирь? А вы знаете, какие дают подъемные? А вот Стивенсону подъемных не давали и проезд не оплачивали. Сам ехал. И вообще тоска - это следствие нездорового воспитания, честное слово.

Наташа покачала головой и сказал задумчиво:

- В жизни всякое бывает, Иван Петрович. Жизнь - не телеграфные столбы, вытянутые по прямой.

Профессор запахнул свою коротенькую цигейковую куртку и пошел к шкафу. Пошуршав там бумагами, он достал большую коробку шоколадных конфет.

- Угощайтесь, - предложил Цыбенко, - это очень вкусно. Вы любите шоколад?

- Не очень.

- Это почему же? Шоколад полезен.

Наташа улыбнулась.

- Знаете, Иван Петрович, мне по возрасту не положено относиться к чему бы то ни было с точки зрения полезности.

- Ваша любезность не знает границ, - заметил Цыбенко. - Значит, шоколад нужен только старым развалинам вроде меня? Так?

- Вы меня в краску вгоните.

- Вряд ли, - сказал Цыбенко, - вряд ли я смогу вогнать вас в краску.

У Наташи загорелись уши. Она сдержалась, чтобы не встать и не уйти. Цыбенко заметил это и засопел носом.

- Так вот, о героях и героизме. Джек Лондон - это мужество, а Багрицкий - героизм. Этому я поклоняюсь. Серятинка обывательских бурь меня раздражает.

- Не всегда это серятинка и обывательщина. Иногда это жизнь.

Цыбенко забегал по комнате, натыкаясь на стулья. Давно сдерживаемое прорвалось.

- Жизнь, говорите? Чушь! Галиматья! Романтика миллионов - это жизнь. Жизнь - это то, что происходит сейчас в России. И не смотрите на меня так, будто я учитель политграмоты. Творят счастье не в крахмальных манишках, а в рваных ватниках и вонючих унтах. Воронов - это романтика! Я - это романтика! И не смейте, - крикнул Цыбенко, остановившись перед Наташей, не смейте порочить мое понятие романтики!

- Иван Петрович, не сердитесь, - попросила девушка, - я просто говорю, что в жизни всякое бывает.