Сергей Сергеев-Ценский - Горячее лето (Преображение России - 11)

- Что такое? - встревожилась она.

И он передал ей то, о чем думал, но она отозвалась, как мать ребенку:

- Нечего выдумывать! Непременно буду на операции.

- Нет, я все-таки очень, очень прошу не быть, - повторил Ливенцев, а так как в это время подошла к ним Еля, то он обратился и к ней: - И вы, Еля, не смотрите, когда мне будут операцию делать.

Еля поняла, что он только что просил о том же Наталью Сергеевну, и возразила:

- Вы хотите, чтобы смотрела тогда на вас одна "Мировая скорбь"? Или еще и Бублик?

- Они пусть уж, так и быть, если без этого нельзя, - ответил Ливенцев.

- Нет, без кого-нибудь из нас никак нельзя, а будет из нас та, кого назначат, - объяснила Еля.

- Постарайтесь, пожалуйста, вы обе, чтобы никого из вас не назначали.

- Нет уж, я буду сама проситься, - как же можно иначе? - сказала Наталья Сергеевна и заговорила о другом, чтобы его развлечь.

От врачей она слышала, что сама по себе операция не спасет Ливенцева от осложнений, если они заложены в характере контузии. Она спросила Хмельниченко:

- А какие могут быть осложнения?

Он ответил:

- Самое серьезное из них называется тромбофлебит.

Наталья Сергеевна не знала, что скрывается под этим словом, и он объяснил:

- Тромбофлебит очень опасен для сердца, также и для головного мозга, но будем надеяться, что его все-таки не будет. Во всяком случае, примем против этого кое-какие меры.

- А какие же все-таки меры? - спросила Наталья Сергеевна.

- Прежде всего, ногу придется держать в положении вертикальном. Это, конечно, очень большое неудобство для вашего больного, но придется ему потерпеть, - сказал Хмельниченко. - Кое-что еще в смысле режима, затем прижигания раны, после операции дело будет виднее.

День операции наконец был назначен. Забродин, точно угадав желание Ливенцева, взял в этот день к себе в помощницы "Ветер на сцене". Но Наталья Сергеевна все же была при Ливенцеве, когда его укладывали на носилки, и помогала в этом санитарам. Сквозь приступы боли наблюдавший за ее озабоченным лицом, которое казалось даже побледневшим, спросил ее Ливенцев с испугом в голосе:

- А не хотят ли мне отрезать ногу, скажите, все равно уж?

- Нет-нет, что вы! - таким же испуганным голосом сказала она. - Ведь перелома кости нет, в этом Забродин уверен, - я слышала.

С его носилками рядом дошла она до двери операционной, где благословила его движением оробевшей, узкой в запястье, милой руки, и Ливенцев всем наболевшим телом почувствовал, что вот неизбежное сейчас совершится. На фронте могло и быть и не быть, а здесь неотвратимо, и остались считанные минуты до чего-то непоправимого... Может быть, только щадя его, не сказала Наталья Сергеевна, что отсюда вынесут его уже об одной ноге?.. С этим вопросом в глазах он теперь уже совершенно безмолвно следил за отрывисто командующим Ванванычем, хранящим необычайно серьезный, даже сердитый вид.

Под тяжело пахнущей хлороформенной повязкой он, приготовившийся уже к потере сознания, - как там, в только что отбитом окопе, - скоро потерял его. А когда открыл глаза, то инстинктивно прижал руку к своей больной ноге, и только потом, убедившись, что нога цела, и пошевелив на ней слегка большим пальцем, чтобы убедиться еще и в том, что цела она вся, Ливенцев рассмотрел, что лежит он уже не на столе, а на носилках, и два санитара поднимают эти носилки, чтобы нести его снова в палату.

В коридоре встретила носилки с ним Наталья Сергеевна.

- Ну? Что нога? Цела? - спросила она таким тоном, как будто сама заразилась его недавним испугом, и он ответил ей, улыбнувшись:

- Цела, цела...

- Ну вот, видишь! Я тебе говорила ведь, что будет цела! - в первый раз за все время их знакомства обратилась к нему так интимно Наталья Сергеевна, не только как к самому близкому человеку, но и к такому еще, который долгое время, быть может, точно ее ребенок, будет нуждаться в ее помощи, но для того, чтобы потом многие годы идти рядом с нею и нога в ногу в новой жизни, какая настанет после этой войны.

Женщина всегда несет в себе вечность, даже если и не догадывается об этом. Она рождает, она охраняет жизнь. И напрасно думал Ливенцев, что Наталья Сергеевна потеряет что-то в своем представлении о нем, если будет видеть, как режут его совершенно бесчувственное, полумертвое тело, как выходит из его ноги то, чего было в нем "полно", - гной, сукровица, кровь...

Даже "Ветер на сцене", видевшая все это, после операции как будто прониклась особым правом на исключительную заботу о нем, и у "Мировой скорби" яснело неподдельно теплым участием лицо, когда она во время своего дежурства подходила к его койке поправить ему подушку, поставить градусник, дать лекарство... Для него же начались самые мучительные дни: перед его глазами торчала, как столб, его нога, подвешенная к потолку, и он не "мел возможности даже во время сна перевернуться с боку на бок.