Валерий Флёров - «Города» и «замки» Хазарского каганата. Археологическая реальность

Существеннее, однако, иная проблема: один город, даже столичный (функции хазарской столицы Итиля Флёров разбирает подробно) [44], может не обладать полным набором функций — «признаков», которых ожидают от «настоящего города» исследователи. Таким набором функций, опять-таки с точки зрения политэкономической науки, обладает городская сеть с поселениями, наделенными специализированными функциями (торговых/ремесленных или административных, культовых и т. п. центров — см. Ильин, 1979; Петрухин, 2009).

Одна из проблем, поднимаемая в связи с этим B. C. Флёровым — взаимодействия сети поселений Хазарии с сетью заведомо городских поселений Византии и Халифата [45]. И торговые связи, и стремление к господству над древними городскими центрами Причерноморья (ср. предположения о «кондоминиуме» хазар и греков в византийских городах вплоть до Херсонеса) заставляют предполагать знакомство хазар со средневековым городским правом. В описании маршрутов иудейских купцов арразанийа хазарский город Хамлидж упомянут в одном контексте с другими населенными пунктами, включая Рей, Багдад, которые едва ли можно лишить городского статуса (см. недавнее комментированное издание — Хрестоматия: 31,35). Замечу, что уже первый договор Руси с греками (907/911 г.) предполагал разверстку дани («укладов») по русским городам (ПВЛ: 418); то же относится и к присутствию иноверцев на поселениях Хазарии — дело отнюдь не в специфической веротерпимости хазар, а в знакомстве с традициями имперского права. B. C. Флёров прав, подчеркивая, что эти политэкономические и юридические проблемы — не предмет археологии, он анализирует материал с позиций «археологического источниковедения», хотя с его мнением об «исчерпанности потенциала» письменных источников по проблеме городов можно не соглашаться (в том числе, в перспективе междисциплинарных исследований). Смысл и ценность его работы — в систематическом и критическом обзоре того археологического материала, без которого уже не могут обойтись представители смежных специальностей. Здесь немало как редакционных, так и содержательных проблем, разрешить которые можно лишь в своде памятников салтово-маяцкой культуры.

Справедливы экскурсы B. C. Флёрова о количественных показателях древних и средневековых авторов — ещё филолог-античник Ф. Ф. Зелинский писал, что они «щедры на нули»: некоторые математические мифы обрели жизнь в современной историографии. Так, всерьез воспринимаются рассказы о переселении десятков тысяч еврейских семей в Армению и Иран, известие ал-Куфи о пленении Марваном 20 тысяч славянских семей во время хазарской войны, что позволяет заселить славянами всю Хазарию вместе с Поволжьем и Северным Кавказом и т. п. (не только в квазинаучных конструкциях Е. Галкиной). Для более поздней степной проблематики существеннее, что 10 тысяч — распространенное в средние века обозначение боевой единицы, ср. монгольский тумен и древнерусскую тьму (10 тыс. воинов).

Существенна для проблематики книги информация русской Начальной летописи о походе князя Святослава на хазар (965 г.): в отношении хазарских поселений летописец XI в. (во вставном тексте, разрывающем рассказ о походе русского князя на вятичей) именует хазарские поселения «градами» — «иде Святославъ на козары… и градъ их и Бѣлу вежю взя» (ПВЛ: 31). Из синтаксиса фразы неясно, взял ли князь столицу — Град — Итиль и крепость Саркел (точно поименованную по-русски Белой Вежей), или термин град приложим к хазарской крепости. Далее в рассказе о походе князя на Балканы термин град/город прилагается уже к поселениям на Дунае: «и взя городъ 80 по Дунаеви, и сѣде княжа ту въ Переяславци, емля дань на грьцѣх»; Переяславец — новая столица Святослава — также именуется градом [46].

Впрочем, именно лексика естественного (русского) языка столь же естественно порождает в концепциях исследователей и переводчиков древних текстов «города», «замки» и т. п. (ср. Гмыря, 1995:151–154) [47]. Заметим, что и на Руси не существовало замков, ибо дележ прибавочного продукта происходил в городах (как в Киеве, так и в Новгороде), с замками ассоциируются древнерусские «владельческие села», иногда укрепленные (ср. Поляков, 2005), но «феодальная» верхушка и князья тянулись к городам. Можно предполагать, что сходной была ситуация в Хазарии, и скепсис Флёрова в отношении такого конструкта, как «кочевой замок» [48], следует считать справедливым.

К сфере естественного языка стал относиться и термин «феодализм», обозначающий собственность на землю государственной элиты, собирающей дань (феоды/лены, состоящие из даней, по Марксу): по инициативе А. Я. Гуревича была проведена дискуссия о применимости термина феодализм для средневековых социальных отношений (см. «Одиссей», 2006), большая часть исследователей отказалась признать за этим термином универсальный характер — формационное обозначение способа производства (хотя модификации этого термина, призванные обозначить региональную специфику формации — «кочевой феодализм», «горский феодализм» существуют в отечественной историографии). Впрочем, этимологические игры с социальной терминологией популярны в современной историографии: считается даже, что в древней Руси не было государства, так как термин государь распространился лишь в XV в. Эти проблемы так или иначе затрагиваются в заключительной части книги B. C. Флёрова, и автор прав, обнаруживая слабую аргументированность формационных историографических конструкций ( феодализм, феодальное государство, феодальные замки), но отказываясь от решительных выводов по столь дискуссионным проблемам на весьма ограниченном материале [49].