Естественно, внимание к историческим понятиям «город», «замок», «государство» всегда было традиционно для археологии. Не случайно B. C. Флёров приводит примеры постановки этих проблем для ряда регионов мира в различные эпохи. Столь же естественно, что в советской медиевистике эти понятия основывались на «формационном подходе»: Средневековье было эпохой феодальной формации, значит, Хазария, как и Русь, должны были быть феодальными государствами. «Отставание» от Западной Европы (прежде всего, Руси) не допускалось, поэтому в Восточной Европе должны были быть свои феодальные города и замки, рвы которых были «могилой родового строя». М. И. Артамонов и С. А. Плетнёва следовали стереотипам официозной историографии, и современная наука вынуждена бороться с этими стереотипами [42]. При работе с археологическими источниками борьба осложняется тем, что сложен и сам перевод археологических реалий или «признаков» города, государства на язык политэкономических категорий. В дискуссии, которая ведется в отечественной науке по поводу становления города на Руси с 1970-х гг. (ср. Петрухин, Пушкина, 1979 и полемику с этими авторами — Носов, 2005, Толочко, 2010 и др.), выяснилось, что и доминантный с точки зрения русской этимологии «признак» города как укрепленного (огражденного) поселения нерелевантен, ибо древнейшие, начиная с Ладоги, поселения с «признаками» международной торговли и специализированного ремесла не имеют выраженных укреплений (для них был предложен термин ОТРП — открытые торгово-ремесленные поселения). Я предполагал, что эти пункты в древности были погостами, центрами сбора дани дружиной (в средние века они превратились в сельские административные центры). Не вполне релевантен (в связи с Хазарским каганатом об этом пишет Флёров, равно как Руси и даже Византии) и «классический признак» городского хозяйства — отделение ремесла от сельского хозяйства [43], ибо древнерусские города, как и погосты, привязаны к собственным пашням и выпасам скота (оболонь). Пожалуй, наиболее существен в типологическом отношении образец Византии, где в результате синойкизма поселений различного типа — городов (крепостей) и деревень возникли образования, именовавшиеся «деревнегород» (χωροπολιν), застроенный крестьянскими домами и т. п. (Курбатов, Лебедева, 1986: 178–188).
Остается «абстрактный», но вполне ощутимый археологически, политэкономический признак города как центра перераспределения прибавочного продукта (несводимого только к перераспределению продукции сельского хозяйства — ср. Носов, 2005: 32) О нём пишет и В. С. Флёров в связи с работами О. Г. Большакова. Наиболее очевидно этот прибавочный продукт представлен в Хазарии (равно как на Руси и в Северной Европе) монетным серебром, получаемым в Европе из Халифата.
Давно отмечено, что Хазария несравненно беднее кладами монет, чем Русь и Скандинавия. В этих регионах, в отличие от регионов с давно развитой «имперской» рыночной экономикой, не существовало собственно монетного обращения: восприятие монетных находок как свидетельства товаро-денежных отношений приводило к многочисленным историографическим недоразумениям, к каковым следует отнести и знаменитую теорию торговых городов В. О. Ключевского. В отношении Хазарского каганата эти недоразумения подкреплялись историографическими фантомами, вроде активности «еврейского торгового капитала» (вплоть до популярных работ С. А. Плетнёвой), «паразитирования» каганата при посредстве таможенных сборов на международных коммуникациях, трансконтинентального пути «из немец в хазары», который должен был функционировать, связывая Регенсбург, Киев и Итиль чуть ли не с VIII в. Об этом специально пишет B. C. Флёров, замечая, между прочим, что серебро использовалось для производства парадного убора — и это было формой перераспределения прибавочного продукта. Археологически эта функция перераспределения богатств, в отдельных случаях связанная с административной функцией, скорее может быть обнаружена на материале некрополей, чем на материале поселений.
Ещё одно очевидное свидетельство для археологии материализации прибавочного продукта — наличие укреплений, особенно когда нанимались иностранные мастера, как это было в случае с Саркелом: хазарский государственный, идущий от хакана и бека, заказ на строительство его греками был документирован Константином Багрянородным (DAI, 42). Крепость отнюдь не обязательно должна была иметь какие-либо иные специализированные городские признаки: скептицизм Флёрова в отношении историографической конструкции С. А. Плетнёвой, наделяющей Саркел функцией караван-сарая на Шелковом пути, представляется в этом отношении обоснованным. Саркел именуется у Константина «крепостью» — κάστρον, но так же именуется у него и Херсонес (а также Киев и Смоленск): византинисты (Шувалов, 1986; Dunn, 1994) заметили, что к X в. многие византийские города превращаются в крепость и соответствующий термин заменяет традиционное обозначение — полис.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу