Жан-Пьер Шаброль - Пушка 'Братство'

Солнце закатилось. Перемирия не будет, переговоры ни к чему не привели. B известном смысле для народа это победа, да, но в каком смысле? Мрачное торжество бедняков, с каким-то даже ожесточением погружающихся в нищету. Раз y них нет денег, чтобы есть вволю и спать в тепле, пусть весь свет подыхает с голоду ихолоду...

Мама совсем иссохла. Чуть прикасается к еде и отдает нам половину своей порции вареного риса, даже не сдобренного маслом, a мы бормочем фальшивыми голосами, что, мол, не надо, и в конце концов малодушно принимаем ee жертву.

Ночь словно собрала со всех концов вселенной звезды над великим городом, и он сейчас как узник, бежавший из тюрьмы, которого сразу же, еще в тюремном дворе, схватили за ворот, a он успел только один-единственный раз вдохнуть глоток Свободы. B тусклом, грубом и равнодушном свете предстают перед нами ближайшие дни и недели; крыши мастерских, фасады домов и вилл поблескивают, как сталь штыка. Иссушающая ночь. Как под колпаком.

Только сейчас ко мне явилась Марта в своем зимнем облачении. Я имею в виду ношеный-переношенный редингот, который она неумело подогнала по своему росту. Отрезала баску, укоротила рукава, но все равно талия приходится чуть ли не ниже колен, плечи сползают до локтей, и поэтому y нее какие-то уродливые, коротенькие, как y карлицы, руки. Грубые швы плохо скрывают следы разгулявшихся ножниц. Я просто обомлел при ee появлении.

-- Hy как, мужичок, хороша? -- спросила она меня игриво и начала передо мной вертеться.

B ужимках Марты не было ни капли иронии. Марта вполне искренне, без всяких оговорок считала свое пальтишко верхом изящества. Была убеждена, что никто не распознает в этом шедевре портняжного искусства мужской редингот. И немало гордилась своим туалетом. Впервые Марта обнаружила незнакомое мне доселе свойство -- простодушие, и впервые я почувствовал, что и она уязвима.

Никогда ИМ этого не прощу.

Моя к ним ненависть началась именно с этого. Ненависть, презратившая меня в чистокровного бельвильца. Ненавижу тех, кто может купить себе теплую одежду, скроенную по мерке из добротной новой ткани, купить своим дочерям шубку, кому никогда не бывает холодно по той лишь причине, что они дети боrатых, что они избранные. Ненавижу мир тех, кто знает парижские тупики только по описаниям светских журналистов, кто презирает вас н боится, ненавижу их, ненавижу, a не боюсь.

-- Что ж, Флоран, ты мне ничего не скажешь?

Тихонький голосок звучал тревожно и настойчиво.

Я бурно выразил свои восторг. Я бичевал себя. Я-то никогда не клацал зубами от холода, никогда не подыхал от голода. Даже не представлял себе городскую нищету! Зима здесь не знает пощады. Пока стоит погожее время, любая тряпка годится, и хорошенькая девушка никак не выглядит оборванкой. И только сейчас, стоя перед разряженной и гордящейся своим туалетом Мартой, я стал революционером. До тех пор мое социальное самосознание было мне лишь теоретически преподано -- мой бунт шел от головы, от души, атеперь я почувствовал, что отец, что Предок воспитали меня так, как надо; теперь я убедился, что моя голова и мое сердце были правы. Надо признаться, что y меня сейчас от голода бунтуют кишки.

Сквозь закрытые ставни и дверь из "Пляши Нога" вырывается гул голосов. Феррье старается обратить в шутку историю с воздушным шаром "Галилей", попавшим под Шартром в руки пруссаков. С досады он клянет заодно все летательные аппараты, теперешние, бывшие и будущие. Матирас, как барин какой, требует, чтобы ему подали жаркое из зебры; недавно господин Дебос, знаменитый мясоторговец с бульвара Османа, скупил в зоологическом саду всех имевшихся там зебр. Шиньон рассказывает,.как мобили, эти прибывшие в Париж провинциальные битюги, хвастающие молодостью и здоровьем, влипли, гуляя с уличными девками: привезут-таки они в свою Вандею, в свои Финистер и Луаре хорошенькое наследство на память о столице, на сорок поколений с лихвой хватит. Ншцебрат толкует о том, что вновь открывается Оперa.

Я спокойно перечимывал эми cмроки, и вдруг все эми запахu, идущие из обжорки папаши Пуня, словно бы защипали мне ноздри. Засмарелые запахu мабака, noma, грязи, вчерашней похлебки и кислого винца, cмарая, давно уже забымая смесь запахов, aромам моей юносми. И no мере мого, как я лисмаю эмом дневник, каждое пережимоe могда чувсмво и ощущение все явсмвеннее всмаем в памями.

Эти десять месяцев -- вся моя жизнь. До сих пор я питаюсь ими.

Наша привратница в темноте крадется вдоль стен, время от времени негромко что-то выкрикивая. Она уже отказалась от мыслн найти свою сиамскую кошку, a со вчерашнего дня ищет левретку Филис. Мари Родюк ярост* но стучит ручкой метлы в потолок, потому что как раз над ней Дерновка почем зря кроет клиента, который xo* тел улизнуть, не заплатив. Ho, видно, они поладили, и в тишине слышно только пение Людмилы Чесноковой, укачивающей своего младенца.