Мариэтта Шагинян - Четыре урока у Ленина

"Я настойчиво пытался его уверить, что я не ребенок, а, как я говорил, "набил руку в этом деле"*. Многие из моих замечаний были сделаны на языке более вольном, чем обыкновенный английский". Это значит, что Галлахер набросился на Ленина по-шотландски, с горчицей и перцем, не присущими выдержанной английской речи. Как известно, английский язык самый вежливый на свете; ведь ни на каком другом языке, кроме, может быть, китайского, не додумались говорить "сэнк ю" (благодарю вас) тотчас в ответ на "сэнк ю" собеседника, для того, чтобы собеседник, получивший от вас "спасибо" на "спасибо", в третий раз сказал "сэнк ю", то есть свое спасибо на спасибо за первое спасибо! Шотландский язык, претендующий на то, что в Шотландии-то и говорят на самом чистом, первичном английском языке, таких тонкостей не знает. И вот представьте себе, читатель, разъяренного шотландца, осыпающего Ленина лексиконом, принятым "по ту сторону Клайда". Ленин утихомирил его коротенькой запиской: "Когда я писал эту маленькую книжку, я не знал вас". Но он не забыл ни самого шотландца, ни его фразы "на языке более вольном, чем английский". Когда через несколько месяцев приехал в Советский Союз из Великобритании другой коммунист, Вильям Поль, Владимир Ильич описал ему выходку Галлахера и, вероятно, мастерски передразнил того, повторив знаменитую фразу, в точности и с шотландским акцентом: Gallacher said he wis an awl haun et the game (Галлахер сказал, что он набил себе руку в этом деле). Сообщая об этом со слов Поля, Галлахер заканчивает свой рассказ: "Поль говорит, что он (Ленин) прекрасно передал акцент Клайдсайда"*.

_______________

* У Галлахера сказано "game" - в этой игре. (Он имел в виду революцию. - М. Ш.).

* То есть берегов реки Клайд, около Глазго. - М. Ш.

Мы должны быть горячо благодарны шотландскому коммунисту даже за один только этот драгоценный штришок бесконечно дорогого для нас юмора Владимира Ильича. Но мы обязаны Галлахеру несравненно большим. При всем своем ребячестве и шотландской задирчивости именно Галлахер сумел наиболее зорко подметить и наиболее точно передать основную особенность ленинских выступлений и бесед:

"Я два раза был у Ленина дома и имел с ним частную беседу. М е н я б о л ь ш е в с е г о п о р а з и л о в н е м т о, ч т о п о к а я б ы л с н и м, я н е и м е л н и о д н о й м ы с л и о Л е н и н е, я м о г д у м а т ь т о л ь к о о т о м, о ч е м о н д у м а л, а о н в с е в р е м я д у м а л о м и р о в о й р е в о л ю ц и и"* (курсив мой. - М. Ш.).

_______________

* Ленин и международное рабочее движение, с. 145.

Вот, наконец, черта, за которую может уцепиться мысль. Видеть лицом к лицу Ленина, слышать его голос, может быть, не раз встретиться с ним глазами и, несмотря на это, все время не видеть и не слышать самого Ленина, не думать о нем самом, а т о л ь к о о п р е д м е т е е г о м ы с л е й, о т о м, ч т о Л е н и н д у м а е т, чем он сейчас живет, то есть в о с п р и н и м а т ь л и ш ь с о д е р ж а н и е е г о р е ч и н е "к а к" и "к т о", а "ч т о"! Таким великим оратором был Ленин, и так умел он целиком отрешиться от себя самого, перелившись в предмет своего выступления, что слушателю передавались вся глубина его убеждения, все содержание его мыслей, заставляя забыть о самом ораторе и ни на секунду не отвлечь этим внимания от существа его речи или беседы.

Представляю себе две формы реакции на два типа ораторов. К одному после его доклада подходишь с восхищением и поздравлением: "Как вы прекрасно, как блестяще выступили!" И к другому подходишь и говоришь не о том, к а к он выступал, а сразу же о предмете его речи, захватившем, заинтересовавшем, покорившем вас. Подчеркнув красным крестиком глубокие и бесхитростные слова Галлахера, я сделала для себя такой вывод: если аудитория начнет после твоего доклада хвалить т е б я и восхищаться т о б о й, значит, ты п л о х о сделал свое дело, ты провалил его. А если разговор сразу же пойдет о предмете и содержании твоего доклада, как если б тебя самого тут и не было, значит, ты х о р о ш о выступил, сделав свое дело на пять.

Таков был первый урок, почерпнутый мною из чтения во время бомбежек, и с тех пор, направляя свои внутренние усилия в работе агитатора так, чтоб по окончании доклада слушатели сразу заговаривали о его содержании, а не обо мне, я мысленно все время представляла себе образ Ленина-докладчика. Пусть при этом не удавалось достичь и стотысячной доли результата, зато сама память о полученном уроке была драгоценной; храня ее неотступно, воспитываешь у себя трезвую самооценку любого внешнего успеха.