Антон Якименко - Прикрой, атакую! В атаке — «Меч»

А теперь! Теперь совершенно иначе. Начиная от линии фронта, весь наш полет был одной непрерывной атакой, состоящей из отдельных ударов. По ходу дела, в порядке оказания помощи группе Ла-5 мы ударили группу Ме-109, затем в лобовой атаке — группу бомбардировщиков. Развернулись для атаки бомбардировщиков в хвост, но, прежде чем их ударить, по ходу дела столкнули вниз «мессершмиттов». Опять разворот, опять удар…

Все. Задача выполнена, и никакой тебе свалки. Вот что значит скоростная машина. Не маневренность самолета — нужная в предвоенные годы, — а скорость решает теперь исход воздушного боя.

Жаль только одного: не удалось мне проверить Як-3 в поединке с Ме-109. А хотелось. Только в бою один на один и на равных можно увидеть преимущества Одного самолета над другим. Но ничего, это все впереди, успею еще, сравню, а сейчас со снижением, на повышенной скорости несемся к линии фронта: надо оторваться от вражеских истребителей, если они пытаются нас преследовать. Немцы будут за нами охотиться, будут стараться подбить, заполучить нашу машину, проверить ее в бою с Ме-109…

— За вами гонится Ме-109, — сообщает Проскурин, — наверное, ас. Сейчас я его подберу…

Опасения мои оказались не лишними: один уже гонится. Но видит только нашу шестерку. Звено, идущее выше и сзади метров на тысячу, вполне вероятно, не видит. Немец сейчас между нашими группами.

— Бей! — говорю Голубенке. — А я погляжу.

И еще раз убеждаюсь в преимуществе нашей машины. Як легко настигает врага, атакует. Крутнувшись через крыло, «мессер» падает, горит.

— Отлично! — передаю по радио. — Будто на полигоне.

К аэродрому подходим в том же порядке, в кото — ром уходили на бой. Представляю, как довольны пилоты. И собой, и машиной. Великое дело, если первый воздушный бой приносит победу: летчик проникается верой в себя и машину, верой в своих друзей.

Садимся, рулим к стоянке. Выключаю мотор. Винт, крутнувшись несколько раз, замирает. Мура-дымов встает на плоскость, помогает мне снять парашют. Механик немного разочарован. Почему бы это? Спрашивает:

— Товарищ командир, боя не было? Слетали напрасно?

— Почему так думаешь?

— Почему? — Механик неуверенно пожимает плечами, улыбается. — Пришли как-то по-мирному. Строем туда, строем обратно.

— Так это же здорово, если организованно, строем. Хуже, если туда все вместе, а обратно по одному.

По стоянке, направляясь к моей машине, быстро идет майор Лосяков, адъютант эскадрильи. Последние метров тридцать пробегает бегом. Спрашивает:

— Товарищ командир, звонят из штаба дивизии. Знают, что дрались, а сколько сбили — не знают. Торопят.

Я говорю, что бой был успешным. Подбитых нет. Налет отражен. Сбили пять бомбардировщиков и четырех истребителей. При последних моих словах Мурадымов срывает с себя пилотку, подбрасывает ее, кричит что есть силы «Ура!». Ко мне идет инженер. На стоянку несутся бензозаправщик и маслозаправщик, из кустов выползает автомашина серо-зеленого цвета, в кузове гремят баллоны с воздухом…

День начался. Обычный и в то же время особенный, как и тот, первый, под Белгородом. Я отхожу в сторонку от капонира, сажусь на какой-то ящик. Что они делают, старые други мои? Матвей Зотов, Шалва Несторович Кирия? (Он тоже в другом полку.) А Паша Чувилев, неугомонная голова? Может, это ему помогли, когда отсекли атаку Ме-109 от группы Ла-5. Вполне вероятно, он ведь летает на «лавочкиных».

Чувилев, Кирия, Зотов… Их я еще увижу. Правда, война есть война, всякое может случиться, но неделю назад, вчера все они были живы, здоровы, дрались с врагом, и слышал, отлично дрались. Таких, как они, уже трудновато поймать в прицел, от таких лучше подальше. А многих уже не увижу: Черненко, Черкашина, Чирьева, Колю Завражина… Ему бы, Коле Завражину, эту машину! Сколько еще посбивал бы Коля фашистов! Жалко. Всех жалко, а его почему-то особенно. Необычным он был человеком, и летчиком необычным. Внешне так, мальчишка, но даже сквозь хрупкость его проступала какая-то особая прочность, надежность. Я заметил это при первой же встрече с ним и подумал, что в воздухе он, вероятно, орел. И не ошибся.

Ко мне приближаются летчики. Солидно идут, не спеша. Будто хотят сказать: «Смотри на нас, командир, любуйся, мы оправдали доверие. И впредь оправдаем». Действительно, как возвышает людей победа, военный успех. Молодые и те себя держат как зрелые. Не потому, что так хочется, нет — так получается.

— Поздравляю, друзья, с добрым началом. Улыбаются. Даже Агданцев. Улыбка на лице Александра Агданцева — редкость. Был он красивым, веселым, статным. Отважно дрался с врагом, над Курской дугой сбил восемь фашистских машин, был награжден двумя орденами Красного Знамени. А в одном из боев за Харьков был ранен, горел, чудом остался жив. Через полгода вернулся в полк и… никто его не узнал. Так он был страшен. Все обгорело: лицо, уши, руки. Врачи хотели лишить его права на бой, но он буквально вырвал его. И живет теперь только полетами, неистощимым стремлением бить врага, мстить ему.